Маша. Саша! Милый… с вами очень легко. Почему, не знаю, но вся моя драма окончательно расплылась. Что же вы, помните, сегодня суббота? Вас ждут у нас. Придете?

Рыбаков. Обязательно.

Маша. А если на вас отец накинется, найдетесь?

Рыбаков. Найдусь!

Маша. Я накинулась, вы не сразу нашлись?

Рыбаков. С вами… с вами я ручной.

Маша. Так ли?

Рыбаков. Люблю я вас. Я вам по ночам письма пишу, а утром рву их на части!

Маша. А вы их не рвите. Вы бы их посылали по адресу.

Рыбаков. Слов не хватает. Я думаю о любви, чувствую, что истинно люблю вас… Понимаете, истинно, без единой посторонней мысли… А выразить это все настоящими словами не могу. Слов не хватает…

Маша. Вот вы и выразили. Я верю — и достаточно. Сегодня я почему-то особенно вам верю. Но пора домой.

Рыбаков. Маша, позвольте проводить вас?

Маша. Я бы рада, да боюсь, что нас встретит отец.

Рыбаков. Что у вас за отец такой? Неужели это такая неприступная твердыня?

Маша. Подождите, сами увидите. Ну, будь что будет! Не хочу думать. Берите меня под руку.

Рыбаков. Мерси.

Маша (хохочет). Рыбаков, не надо. Будьте таким, как есть, без «мерси».

Рыбаков. Хорошо. С удовольствием. Буду всегда таким, как есть. Без «мерси».

В доме Забелиных. Рабочий кабинет Антона Ивановича, где давно уже никто не работает. Вечер. В кабинете сидят Забелина и ее гости: дама с вязаньем и ее муж — оптимист, дама испуганная и ее муж — скептик.

Забелина (продолжая разговор). Антон Иванович делается все более и более невозможным. На днях я видела, как он бранился с каким-то монахом, а вчера, стыдно сказать, подрался с одним знакомым господином.

Скептик. В доме подрался или публично?

Забелина. У Малого театра в семь часов вечера.

Скептик. И кто кого?

Забелина. Антон Иванович одолел, конечно. Но если подумать, на какой почве вышел поединок… Господин этот был в подчинении у Антона Ивановича, а теперь, проходя в театр, позволил себе неприличную выходку. Он потрепал по плечу Антона Ивановича и допустил по отношению к нему покровительственный тон.

Дама испуганная. А господин этот не большевик?

Забелина. Не большевик, но настроен современно.

Дама испуганная. Антон Иванович рискует быть посаженным в Чека.

Скептик. А кто теперь не сидел? Все сидели!

Дама испуганная. Но ты же не сидел?

Скептик. Не сидел, так буду.

Дама испуганная. Замолчи, ради бога! Хоть здесь перестань пугать меня.

Забелина. А я, глядя на Антона Ивановича, держу узелок с бельем. Я начинаю верить, что его посадят.

Оптимист. Антон Иванович настроения свои выражает эмоционально, а за эмоцию не сажают.

Дама испуганная. Но он побил большевистски настроенного господина. Это террор!

Оптимист. При любом режиме бьют по морде, если это необходимо.

Скептик. Все равно посадят Антона. Вот увидите.

Дама испуганная. Этот человек может довести до слез…

Скептик. Пол-Москвы говорит, что Забелин пошел торговать спичками! Вы думаете, большевики — идиоты, ничего не понимают?

Дама с вязаньем. А наш Володька сделался футуристом. Теперь он целые дни читает какое-то ужасное «Облако в штанах»[31].

Забелина. Что-о? Облако и… в штанах? Неужели могут быть такие стихи?

Дама с вязаньем. У них это называется поэмой. Володька всех уверяет, что это величайшее произведение. Я вам не могу передать, до какой степени оно неприлично! Там автор от первого лица предлагает женщине невозможные вещи.

Оптимист. А Пушкин не предлагает? Тоже предлагал.

Дама с вязаньем. Пушкин предлагал в рамках светского приличия, а Маяковский — бестактно.

Оптимист. Все они одним миром мазаны. Пускай Володька будет футуристом. Все-таки хлеб!

3абелина. Неужели у большевиков за стихи дают паек?

Дама с вязаньем. Я сама не верила, но правда, дают.

Скептик. Все равно посадят Антона, вот увидите.

Забелина. Дмитрий Дмитриевич, даже на правах родственника каркать нехорошо и неприлично.

Дама испуганная. Он меня доводит до слез. Морально он хуже инквизитора. Он всем обещает тюрьмы и расстрелы.

Входит Маша.

Забелина (Маше). До сих пор работала?

Маша. Работала.

Забелина. Иди скорее поешь.

Маша. Не хочу.

Забелина. У тебя нехороший вид. Надо подкрепиться.

Маша. Не надо. После подкреплюсь. (Здоровается с гостями.)

Оптимист. Вы где работаете, Маша?

Маша. В Помголе.

Оптимист. А это что же такое — Помгол?

Маша. Мы оказываем помощь голодающим.

Оптимист. Так ли уж печально обстоят у нас дела, как об этом говорят?

Маша. Очень печально. Голод развивается, как всемирный потоп!

Скептик. Не всемирный, а всероссийский. За границей белыми булками кормят скотину, а у нас голод наполовину сокращает население. Докажи, что я преувеличиваю.

Входит Забелин.

Забелина. Прости, Антон Иванович, что мы расположились в твоем кабинете. Здесь теплее.

Забелин. Вижу. (Здоровается.) Был кабинет, а стал склеп. Нуте-с, о чем говорили?

Оптимист. О чем теперь говорят? Голод, смертность, аресты… Родные темы.

Забелин. Дикари захватили цивилизованное судно, перебили всех белых людей, команду выбросили за борт, сожрали все запасы… Нуте-с, а дальше что? Кораблем надо уметь управлять, а они не умеют. Социализм пообещали, а с какого конца его начинать — никто не знает. (Скептику.) Ты знаешь, Дмитрий Дмитриевич?

Скептик. Не знаю и знать не хочу!

Забелин. Я в юности летал на луну… теоретически, конечно, в мечтах. А вот дочь за большевиков готова в огонь и в воду. Все ее симпатии не на нашей стороне. Мы для нее контрреволюция, бурбоны…[32]

Стремительно входит кухарка.

Кухарка. Матрос пришел… Забелиных спрашивает.

Дама испуганная. Матрос? Зачем матрос?

Скептик. Не знаешь, что ли, зачем приходят матросы?

Забелина. Ах, не пугайтесь, пожалуйста! Это, наверное, не матрос.

Кухарка. Я не слепая… матрос как есть… сердитый…

Скептик. У меня при себе нет никаких документов. Не уйти ли нам с женой через черный ход?

Дама испуганная. Я боюсь уходить. Матросы нас могут поймать и заподозрить в бегстве.

Забелина. Не пугайтесь, пожалуйста… Он не матрос, в нашем смысле. (Маше). Что же ты? Иди встречай!

Маша уходит. Молчаливое недоумение.

Оптимист. Антон Иванович, что же это такое, дорогой мой?

Забелин. По всей вероятности, это пришел поклонник нашей дочери. Герой «Авроры».

Скептик. Но почему же ты допускаешь, чтобы герои «Авроры» делались поклонниками твоей дочери?

Забелин. А почему вы, милейший мой кузен, сию минуту хотели удрать из моего дома?

Скептик. Удрать?

Забелин. Да, удрать. Еще недавно вы ведь не допустили бы такую дурацкую мысль, что из дома Забелиных надо удирать. Нам плакать надо, а вы иронизируете!