По их лицам и манерам вы увидите, что собачники заколдованы безнадежно. Никогда не явится Улисс, хотя бы в виде фурманщика, чтобы снять с них чары. У некоторых из них лица совсем окаменели. Этих людей уже не трогают сожаление, любопытство, насмешки людей. Годы семейной жизни и беспрерывного принудительного собачьего руководства сделали их нечувствительными. Они освобождают своих собак, запутавшихся возле фонарных столбов или вокруг ног обыкновенных пешеходов, с важностью мандарина, разматывающего свою косу.

Другие, не так давно низведенные до степени собачьего атташе, принимают эту обязанность с сердитым и свирепым видом. Они маневрируют собакой на кончике веревки с таким же удовольствием, какое испытывает девушка на рыбной ловле, когда на крючок ее попадает морской реполов.

Стоит вам посмотреть на них, как они устремляют на вас угрожающий взгляд, точно для них было бы наслаждением выпустить на вас всех «собак войны». Это — полумятежные собачники, еще не совсем цирцеизованные, и лучше воздержитесь от пинка их собаке, когда та станет обнюхивать ваши лодыжки!

Другие из этого племени не так резко реагируют. Это — по большей части потасканные юноши в вышитых золотом фуражках и с опущенными долу папиросами; такого рода проводники совершенно не гармонируют со своими собаками. У их питомцев шелковые банты на ошейниках, и молодые люди так добросовестно водят собак, что само-собой напрашивается предположение, что какая — нибудь личная выгода, зависящая от удовлетворительной службы, ожидает их по выполнении возложенных на них обязанностей. Собаки, выводить которых заставляют те или иные личные цели, весьма разнообразны, но все они похожи между собой своей толщиной, избалованностью, отчаянной подлостью и наглым, капризным характером. Они сердито дергают привязь, лениво исследуют носом каждую ступеньку, решетку или же столб, садятся отдыхать, когда им вздумается, сопят, как победители в состязании едоков бифштексов на Третьей авеню, неловко проваливаются во все открытые погреба и угольные ямы и заставляют своих проводников против волн исполнять веселую пляску.

Эти несчастные няньки собачьего племени — дворняжек покровители, ублюдков правители, шпицев таскатели, пуделей толкатели, скот — террьеров собиратели, такс носители и померанских догов подгонятели, — все эти покорные слуги Цирцей, живущих на вершинах, покорно следуют за своими питомцами. Собаки и не уважают и не боятся их. Ведущие их на привязи люди могут оказаться хозяевами дома, но отнюдь — не их хозяевами! Из уютного уголка к пожарной лестнице, от дивана к кухонному элеватору гонит рычание этой собачки то двуногое существо, удел которого — итти во время прогулки на другом конце привязи.

Однажды в сумерки, по обыкновению, собачники вышли на улицу под влиянием просьб, наград или же щелканья плетью своих Цирцей. Между ними находился один крепкий еще человек, внешность которого говорила, что он слишком солиден для подобного «воздушного времяпрепровождения». Выражение его лица было меланхолично, вид — уныл. Он был связан с гадкой белой собакой, отвратительно жирной, дьявольски злой и адски несговорчивой по отношению к презираемому ею проводнику.

На ближайшем к дому углу собачник повернул по продольной улице, надеясь видеть там меньше свидетелей своего унижения. Перекормленное животное ковыляло впереди, задыхаясь от сплина и усилий передвижения.

Вдруг собака остановилась. Высокий загорелый человек в длиннополой одежде и широкополой шляпе стоял, словно колосс загораживая дорогу, и восклицал:

— Вот сюрприз!

— Джим Берри! — прошептал собачник с восклицательным знаком в голосе.

— Сэм Тельфайр! — снова закричал Джим: — старый товарищ, друже, дай мне свое копыто,

Руки их переплелись в коротком крепком рукопожатьи, которое смертельно опасно для микроба рукопожатия.

— Ах, ты старый толстый плут, — продолжал носитель широкополой шляпы с морщинистой темной улыбкой, — вот уже пять лет я не видел тебя. Я целую неделю в городе, но здесь невозможно найти кого-нибудь. Ну, пропащий женатый человек, как ты поживаешь?

Что-то рыхлое, тяжелое и мягкое, как поднявшееся тесто, прислонилось к ноге Джима и обнюхивало его брюки с ворчанием, похожим на шипение бродящих дрождей.

— Начинай, — сказал Джим, — и об’ясни, что это за толстая годовалая гидрофобия, на которую ты накинул свое лассо? Ты — хозяин этой скотины? Как она называется; собакой или как иначе?

— Мне нужно выпить, — сказал собачник, удрученный воспоминанием о своей молодости. — Пойдем!

Рядом было кафе. Так всегда бывает в большом городе.

Они сели за столик, а раздувшееся чудовище стало лаять и барахтаться на конце привязи, желая добраться до кошки, проживающей в кафе.

— Виски! — сказал Джим слуге.

— Два! — сказал собачник.

— Ты потолстел, — продолжал Джим. — Но вид у тебя порабощенный. Не знаю, годится ли для тебя восточный воздух. Когда я уезжал, все молодцы просили отыскать тебя. Сенди Кинг отправился в Клондайк. Уотсен Беррем женился на старшей дочери Питерса. Я заработал кой-какие деньги на скоте и купил кусок целины на Литтль Поудер. Собираюсь огородить его осенью. Билль Роулинс сделался фермером. Ты, конечно, помнишь Билля — он ухаживал за Марчеллой, — извини, Сэм, я хочу сказать за лэди, на которой ты женился, когда она преподавала в школе в Прери Вью. Но настоящим счастливцем оказался ты. Как поживает миссис Тельфайр?

— Ш-ш-ш! — зашипел собачник, делая знак слуге. — Заказывай!

— Виски! — сказал Джим.

— Два! — сказал собачник.

— Она здорова, — продолжал он, выпив, — она отказалась жить где-либо, кроме Нью-Йорка, откуда она и приехала к нам. Мы нанимаем квартиру. Каждый день в шесть часов я отправляюсь гулять с этой собакой. Это любимец Марчеллы. Никогда на свете не было двух существ, которые бы так ненавидели друг друга, как я и эта собака. Его зовут Ловкинс. Пока мы гуляем, Марчелла одевается к обеду. У нас табль-д’от. Пробовал когда-нибудь, Джим?

— Нет, никогда, в рот не брал, — ответил Джим: — я даже не знал, что это еда. Я видел такие вывески, но думал, что это какая-нибудь азартная игра. А что — вкусная это штука — табль-д’от?

— Если ты останешься некоторое время в городе, мы…

— Нет, милый. Я уезжаю домой сегодня в 7:25 вечера. Хотел бы остаться дольше, но не могу.

— Я провожу тебя на вокзал! — сказал собачник.

Собака связала ногу Джима с ножкой стола и погрузилась в коматозную дремоту.

Джим споткнулся, и веревка натянулась. Визг разбуженного животного раздался на целый квартал.

— Если это твоя собака, — сказал Джим, когда они снова очутились на улице, — то кто может помешать тебе перекинуть этот habeas corpus, который у нее на шее, вокруг ветки, уйти и забыть собаку?

— Я никогда не посмею сделать это, — сказал собачник, устрашенный смелым предложением. — Она спит в постели. Я сплю на кушетке. Стоит мне только взглянуть на нее, как она с воем бежит к Марчелле. Когда-нибудь ночью я поквитаюсь с этой тварью. Я решил это сделать. Я подползу к ней с ножом и прорежу дыру в ее сетке от москитов, чтобы они могли забраться к ней. Вот увидишь, я сделаю это…

— Ты на себя не похож, Сэм Тельфайр! Ты совсем не тот, каким был когда-то. Я ничего не знаю о городе и здешних квартирах, но собственными глазами видел, как ты заставил отступить обоих Тиллетсонов в Прери Вью при помощи медной втулки от бочки с патокой. Я видел также, как ты накинул веревку и связал самого дикого быка в Литтл Поудер в 39 секунд.

— Не правда ли? — сказал собачник, и глаза его сверкнули временным блеском — но это было прежде, до того, как я попал в обучение.

— Разве миссис Тельфайр?.. — начал Джим.

— Тише, — сказал собачник, — вот другое кафе. Они подошли к стойке. Собака заснула у их ног,

— Виски! — сказал Джим.

— Два! — сказал собачник.

— Я думал о тебе, — произнес Джим, — когда покупал эту пустошь. Мне хотелось, чтобы ты помог мне управляться там со скотом.

— Прошлый вторник, — сказал собачник, — она укусила меня в лодыжку, потому что я попросил сливок к кофе. Обычно она получает сливки.