– Может, я умерла? – сказала я вслух и ущипнула себя за руку, за лицо.

Лицо! Кожа гладкая, ни единой морщинки. И под глазами упругая. Никаких «гусиных лапок».

Мои волосы, прежде реденькие и пересушенные потоком перекиси, что я вылила на них за годы, тоже стали гладкие и густые. Я провела рукой по волосам раз пятьдесят, не меньше, пока не велела себе остановиться. Разве они не выпадают, если их слишком много расчесывать? Или это все сказки?

– У меня снова есть брови! – закричала я, вглядевшись в отражение получше.

Тут я хочу на секунду отвлечься и дать наставление вам, юные девушки: никогда, ни при каких обстоятельствах не выщипывайте брови подчистую, даже если того требует мода. Пару волосков там-сям – сойдет, но только не целиком. Обратно они не отрастут, я по себе знаю. Теперь же я любовалась на роскошные, великолепные, естественные брови – безо всякого карандаша. Бог знает сколько времени и денег я угрохала за эти годы, стараясь сделать так, чтобы подкрашенные карандашом брови смотрелись натурально. Потом поэкспериментировала с рогаином. Стоит только мазнуть этой штукой лоб или другие места, где волос не должно быть, и все, тебя можно показывать в цирке за деньги. Единственная мысль, утешавшая меня на похоронах Говарда, состояла в том, что мы были женаты более пятидесяти лет и за все это время он ни разу не видел меня без бровей. Если бы увидел, инфаркт хватил бы его гораздо раньше.

Так что же произошло?

Ага – желание, которое я загадала на свечках! Я пожелала, чтобы мне снова стало двадцать девять хотя бы на день!

Никакого другого объяснения я не находила. Пыталась вспомнить: может, какие-то особые пряности в еде могли вызвать такой эффект? Но мне и раньше приходилось бывать в «Прайм риб». Вчера я съела немного крабовых котлеток, немного лососины, немного салата, кусочек праздничного торта и выпила бокал шампанского. Все это я ела в «Прайм риб» неоднократно и ни разу даже изжогу не заработала – не то что помолодела. Возможно ли, что с кем-то еще такое произошло?

Я взяла телефон и позвонила Фриде, старейшей своей подруге. Вдруг ей тоже снова двадцать девять?

– Фрида? – спросила я, когда она сняла трубку.

– Привет, Элли. – Она зевнула (Фрида вечно спит допоздна).

– Фрида, как ты себя чувствуешь?

– Нормально. – Она снова зевнула. – Спина болит, как обычно.

– Не ощущаешь ничего странного? – спросила я.

– Ты что, проверяешь, жива ли я?

– Нет, не проверяю, – ответила я, но про себя подумала, что надо бы и вправду начать звонить ей каждое утро; у Фриды ужасные дети, они никогда ей не звонят. – Вчерашняя еда на меня как-то странно подействовала, и я хотела спросить, вдруг у тебя то же самое.

– Да нет. Ну, может, небольшое несварение.

В этом как раз ничего необычного – желудок у Фриды постоянно расстроен.

– Как ты? – спросила она. – Может, сходить с тобой к врачу?

– Не надо, все нормально.

– А, ну ладно. – Она снова зевнула.

– Спи дальше, Фрида.

– Я зайду к тебе попозже, – пробормотала она.

Итак, в отличие от меня Фрида не сбросила во сне пятьдесят лет. Барбара, скорее всего, тоже не помолодела, а то непременно бы про это рассказала. Значит, только я.

Так не должно быть, говорила я себе, проводя рукой по гладким ногам. Так не бывает. Ну да, я злюсь и досадую на свой возраст, но ведь так и полагается. В конце концов, все мы так или иначе жалеем о том, что сделали или не сделали в жизни, хотим вернуться назад и все исправить. Да, я загадала желание, но я же не ожидала, что оно и в самом деле сбудется. Я понимала, что не могу оставаться в таком виде даже один день.

К тому же – бедная Барбара. Что она подумает, если я скажу, будто проснулась, а мне – двадцать девять? Она такая ранимая; у нее точно случится нервный срыв.

– Ну уж нет, – произнесла я вслух. – Надо вернуться к своему прежнему виду.

Я знала, что торт Барбара купила в моей любимой швейцарской кондитерской на Девятнадцатой улице; сладости мы всегда покупаем именно там. Где я только не ела торты – по всему миру, от Парижа и Италии до Нью-Йорка и Филадельфии, – однако лучше, чем в швейцарской кондитерской на Девятнадцатой улице, их нигде не делают. Что-то такое есть в сочетании воздушного желтого бисквита и шоколадной стружки по бокам. Глазурь и начинка в самый раз – не слишком сладкие, не слишком густые. Во рту просто тает, а с чашечкой горячего кофе – то, что надо. Иногда я захожу туда и без повода, просто съесть кусочек торта, но нечасто, потому что слежу за фигурой: даже с превосходным метаболизмом в моем возрасте нельзя терять голову. Один или два раза в год можно позволить себе полакомиться, но не чаще!

Так что я решила отправиться в кондитерскую и бросилась в свою гардеробную, что-нибудь накинуть и завязать буйную гриву волос. К счастью, Люси оставила одну из своих резинок, обтянутых тканью. Как-то раз на ней была эта штука, и я обратила внимание. Как же она ее назвала? Панчи? Скранчи?.. Она еще сказала, это одна из тех вещей, в которых ни в коем случае нельзя выходить на улицу. Не знаю, как может резинка для волос считаться безвкусицей, но волосы постоянно лезли мне в лицо, так что пришлось восстать против общественного мнения ради нескольких кварталов.

Первыми под руку попались бежевые брюки на шелковой подкладке, из тех, что я всегда надеваю в самолет. Вполне удобные, чтобы просидеть в них весь многочасовой перелет в Токио, и при этом достаточно приличные, чтобы не стыдно было надеть их в первый класс. Но потом я подумала: нет, такое носят семидесятипятилетние женщины, а не двадцатидевятилетние девушки.

Помнится, где-то у меня лежали джинсы – я купила их несколько лет назад, когда мы ездили в Аризону на туристическое ранчо; я перерыла весь гардероб и в итоге обнаружила их в самом дальнем углу. Сдернула их с вешалки и надела прямо под ночную рубашку, ни секунды не сомневаясь, что буду выглядеть точь-в-точь как Люси в ее джинсах. Не скрою, обратно к зеркалу я бежала в приятном волнении.

О нет, нет, нет!

Во-первых, джинсы оказались велики на размер. У меня пропал отвисший живот! Я не раз подумывала о липосакции, но если вы когда-либо делали подтяжку лица и бровей и знаете, как это больно, вы сто раз подумаете, прежде чем снова лечь под нож. Хотя какая теперь разница? Он исчез! Из зеркала на меня смотрел плоский животик с аккуратным небольшим пупком.

Но я не могла позволить себе думать об этом, надо было сосредоточиться на бедной Барбаре. И вернуться в прежнюю форму.

Поэтому я затянула ремень, напялила какую-то футболку, сунула ноги в мокасины от «Тодс» и выскочила за дверь, захватив сумочку. И только потом поняла, что не наложила ни единого штриха макияжа. Даже губной помады. За пятьдесят лет я ни разу и мусорного ведра не вынесла, не накрасив хотя бы губы. В голове все смешалось и перепуталось.

А на улице, пока я бежала пять кварталов до кондитерской, все на меня оборачивались, уж не знаю почему. Может, из-за паники, написанной на моем лице. Может, я вовсе не так хорошо выглядела без косметики, как мне казалось, пусть даже и в двадцать девять. Ну да, джинсы были великоваты. Но я видала на улице вещи и похуже. Где-то через три квартала я заметила, что все еще не запыхалась, и меня охватило ощущение фантастической свободы – хотелось бежать и бежать, не останавливаясь у кондитерской, так мне было хорошо!

Но нельзя. Я не могла позволить себе наслаждаться новым состоянием, хотя бы даже всего один день. Я должна была вернуться в прежнее тело. Барбара, напомнила я себе, подумай о Барбаре.

– Три праздничных торта, пожалуйста! – выпалила я с порога, едва открыв дверь в пекарню; может, громче, чем следовало бы.

Кроме меня, там был всего один покупатель – привлекательный мужчина в костюме, лет тридцати с небольшим. Я сразу же отметила его голубые глаза. К голубым глазам у меня слабость – наверное, потому, что в моей семье глаза у всех карие. Как-то раз я заказала голубые контактные линзы, но с ними мои глаза смотрелись просто пугающе, так что я засунула их в дальний ящик стола и больше не доставала.