Эти ученые добровольно взяли на себя ответственность за умственное и нравственное развитие молодежи. Они не могли публично высказывать свои взгляды, цензура не позволяла свободно писать, поэтому с учениками они встречались тайно. Передавали им знания в надежде, что те будут мудро служить свободной Польше, если дождутся ее появления, – а помимо знаний, втолковывали им два главных моральных императива: уважать достоинство каждого человека и быть солидарным со всеми, с кем обошлись несправедливо. Благодаря им в Польше выросло новое поколение независимо мыслящих, деятельных, творческих людей. Об этом повествует бесценная для понимания того времени книга Богдана Цивинского «Генеалогия непокорных».
Именно этих «мудрецов эпохи» выбрал себе в духовные наставники студент-медик Генрик Гольдшмит. Именно они сформировали его мировоззрение.
На втором или, может, на третьем курсе он стал посещать лекции Летучего университета – героической легенды тех лет. Это учреждение, лишенное каких бы то ни было учрежденческих черт, предназначалось вообще-то для девушек, которые, окончив пансион, хотели учиться дальше, но не имели возможности поступить в высшее учебное заведение. В конце восьмидесятых годов XIX века молодая учительница Ядвига Щавинская, будущая жена педагога Яна Владислава Давида, занялась организацией проекта, прежде носившего спонтанный характер: разрозненные кружки самообразования она превращала в самые настоящие – только тайные – учебные курсы. К концу девяностых, когда на курсы попал Корчак, это уже был прекрасно налаженный образовательный механизм с разнообразной программой.
Летучий университет предлагал учащимся четыре факультета: обществоведческий, филолого-исторический, педагогический, факультет математических и естественных наук. Лекции дополнялись практическими занятиями в частных школах. Уровень преподавания был так высок, что на лекции стали записываться и студенты, желавшие расширить скромный объем знаний, получаемых в государственном вузе.
Большинство преподавателей придерживалось откровенно радикальных взглядов. Людвик Кшивицкий – экономист, социолог, антрополог – учился в Швейцарии и Париже, был приверженцем марксизма, поскольку во времена его молодости марксизм казался решением всех общественных проблем и вызывал экстаз, подобно религии. В своих воспоминаниях Кшивицкий писал: «Были такие, кто, впервые взяв в руки “Капитал”, взволнованно целовали книгу в знак приветствия»{84}. Адам Марбург, получив образование в Петербурге и Лейпциге, поселился в Варшаве. Его считали самым выдающимся польским философом на территории российской аннексии. Он занимался философией, психологией, много писал и печатался. Ян Владислав Давид – натуралист, психолог, педагог, публицист – занимал пост главного редактора газеты «Глос», печатного органа радикально настроенной интеллигенции. Игнаций Радлинский – религиовед, отец будущей писательницы Хелены Богушевской – окончил факультет классической филологии в Киеве, преподавал историю религии. Вацлав Налковский – географ, автор научных, обществоведческих и культурологических статей, отец будущей писательницы Зофии Налковской – оказал на Корчака наибольшее влияние: он яростно критиковал пассивную позицию по отношению к миру и требовал от людей неустанного нравственного развития.
Это лишь несколько имен из многих. Ученые вели занятия в частных квартирах, каждый раз в новом месте. Даты и адреса лекций сообщались на ухо, под строжайшим секретом, чтобы на след не напала царская полиция. Парадоксальным образом собрания, на которых при каждом удобном случае клеймили бездушных капиталистов, зачастую проходили в квартирах капиталистов. Например, на улице Монюшки, 8, в «большом, богатом салоне» известного банкира, интеллигента, вольнодумца, политического деятеля Бернарда Лауэра и его жены Регины. Их четверо детей – Марылька, Анелька, Казь и Генрысь – уже тогда рьяно включились в социалистическую деятельность.
Лекции проходили и на Крохмальной, 6, в доме, на первом этаже которого располагалась табачная фабрика, а на втором жил ее владелец Теодор Брун с женой Целиной и пятерыми детьми. Четверо из них впоследствии стали идейными коммунистами и дорого заплатили за это. В столовой проводились собрания нелегального Союза социалистической молодежи. Там же печаталась газета «Рух». Ее редакторы, гимназисты Стах Бобинский, Славек Гроссер и Костек Бродский, отвечали за подбор материала. Самыми частыми словами на страницах журнала были «революция», «социализм», «пролетариат». Набирали текст при помощи резиновых литер, которые щипчиками укладывали в специальную наборную кассу, вечно теряя очень важные буковки «и» и «ц».
Хелена Бобинская, а тогда Хеленка Брун, вспоминала:
Нашей лучшей наборщице, Марыльке Лауэр, было пятнадцать лет, у нее были прекрасные сияющие глаза и длинные косы, лежавшие поверх школьной формы. Мы набирали «Рух» каким-то очень примитивным способом, кажется, с помощью простого валика. Как-то вечером, видно, привлеченный шумом типографии, к нам вошел отец.
– Вижу, вы все хотите в кутузку угодить, – добродушно сказал он. Окинул быстрым взглядом наш печатный станок. – Такая работа никуда не годится. Я вам сейчас сделаю как следует{85}.
И действительно, он придумал гораздо более удобный способ печатать, благодаря чему журнал, призывавший рабочих бороться с фабрикантами-эксплуататорами, мог теперь быстрее попадать к работникам его фабрики.
У Лауэров, у Брунов Генрик Гольдшмит мог повстречаться с моей будущей бабушкой, Яниной Горвиц. Прилежная ученица Марбурга и Давида, она была образованной, красивой девушкой, и притом большой щеголихой. Облако пушистых волос, собранных в узел на затылке, белая кружевная блузка с жабо, бархатная юбка со шлейфом. Ее сразу замечали молодые люди. Но все подступы к ней охранял мой будущий дед – Якуб Морткович. Хотя он окончил Торговую академию в Генте и уже работал в варшавском Банкирском доме Ипполита Вавельберга, но ходил на лекции Летучего университета, поскольку всегда был открыт новым знаниям, и к тому же ему нравилась панна Янина. Тогда, на заре двадцатого столетия, познакомились будущие супруги Мортковичи, которым еще и не снилось собственное издательство, – и тогда же они подружились со студентом-медиком, которому еще и не снилось, что он станет их автором.
В рамках педагогической практики студент некоторое время посещал лекции в тайном пансионе для девочек, основанном знаменитой просветительницей и общественным деятелем Стефанией Семполовской в ее квартире на Свентокшиской, 17. Панна Стефания – «красавица, будто сошедшая со старинного портрета, в черном платье до пола, с королевской осанкой и темными полукружьями бровей на белом лбу», – была одной из самых таинственных и значительных фигур эпохи. После загадочного самоубийства любимого человека она так никогда и не вышла замуж и до конца жизни носила старомодное траурное платье со шлейфом. Но эта трагедия не лишила ее пыла, с которым она бросалась на защиту любого, на ее взгляд, стоящего дела. Она вызывала не только почтение, но и любовь. Никто и никогда не отваживался ей перечить.
Юноша также дежурил в известных бесплатных читальнях Варшавского благотворительного общества. Там трудилась молодежь из кругов прогрессивной интеллигенции, привлекая самых бедных варшавян – поляков и евреев – к чтению хороших книг. Корчака тех лет запомнила Хеленка Брун.
Зимой 1902 года, по субботам и воскресеньям, я выдавала книги в бесплатной библиотеке на улице Цеплой. Вместе со мной книги выдавал студент-медик Генрик Гольдшмит, блондин с рыжеватой бородкой, славной улыбкой и мудрыми сапфировыми глазами. Субботними вечерами читальня буквально ломилась от шумной толпы подростков.
Генрик Гольдшмит, не повышая голоса, дивным образом властвовал над этой стихией. Казалось, он давно знаком с каждым из мальчиков и все о нем знает. Его диалоги с варшавскими гаврошами были гениальны, повторить их невозможно. Мне тогда не приходило в голову записывать их. Я сама подпала под чары этого необычного педагога.
