– Ты... – Дормидонт Павлович дернулся и сжал кулаки. – Ты в свою совесть почаще заглядывай, враг народа!

– Дормидонт Павлович, держите себя в руках! – предостерегающе крикнул Осип Ефремович. – Что вы себе позволяете?

– Что я себе позволяю? – повернулся к нему Дормидонт Павлович. – Дорогой Осип Ефремович, разве не вы на собрании в сентябре... да, если не ошибаюсь, в сентябре тридцать восьмого объявили нам: “К великому сожалению, и в наши ряды пробрался враг народа! Виктор Подольский оказался таким врагом! И не он один!” Не забыли? А теперь вы мне говорите, что я себе позволяю?

– Значит, я не один оказался? – весело спросил Витюша. – Кто же еще?

– Прекратите... – голос Раисы Андреевны задрожал. – Если бы видели, как выглядите со стороны! Это же низко... подло... Это отвратительно! – Старая актриса быстро вышла, почти выбежала из кабинета.

– Я – враг, а ты – друг? – вновь безмятежно улыбнулся Витюша. – И поэтому ты строчил на меня доносы?

– Я... я не писал! – задохнулся Дормидонт. – Ты лжешь, Витюша... я только сказал на допросе, что ты рассказывал политические анекдоты... я ничего не писал...

– Но ведь вы тоже писали, Виктор Александрович, – негромко сказал Мессинг.

– Что? – Подольский резко повернулся к Мессингу. – Вы кто? А-а, догадываюсь... наслышан... гражданин Мессинг... Все видит и все знает. Вам бы следователем работать. Или прокурором... Да, писал... в тюрьме написал три доноса... Вас когда-нибудь били до полусмерти? Яйца в дверях защемляли? Пальцы ломали? – Подольский протянул прямо к лицу Мессинга руку с двумя изуродованными пальцами. – Интересно, что бы вы написали после таких экзекуций?

– Я не имел в виду обстоятельства, я только сказал о факте. Извините. – Мессинг медленно вышел из кабинета...

– Ну вас всех к чертям кошачьим! – плюхнулся в кресло Осип Ефремович.

– Почему кошачьим? – спросил Дормидонт Павлович. – Всегда говорят – к чертям собачьим.

– А мне “кошачьи” больше нравится! – рявкнул Осип Ефремович. – Что смотришь? – заорал он на Подольского. – Пиши заявление на работу!

Москва, 1960 год

Никита Хрущев в своем кабинете просматривал свежие газеты.

– Вот, пожалуйста, о чем я говорил, во всех газетах пишут! Вот письма рабочих... писателей... инженеров, понимаешь... И требование одно и то же – убрать Сталина из Мавзолея! Вот, почитайте, если еще не читали!

– Читали, Никита Сергеевич, – кивнул Подгорный, высокий мужчина в светлом костюме. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу.

– А я больше и читать не буду – все ясно! Выносить его нужно из Мавзолея к едрене фене! – Хрущев швырнул газеты на стол.

– Все же необходимо все взвесить... – сказал Подгорный. – Могут быть внутриполитические осложнения...

– Я не продавец в магазине, чтобы взвешивать! Осложнения! – Никита Сергеевич вскочил, забегал по кабинету. – Если бы я все осложнения учитывал, мы бы сейчас на Колыме сидели! А тут Берия заправлял бы! Никто вам гарантию в сто процентов не даст! Всегда рисковать надо, если дело большое! А тут – разве не большое дело? Искоренить до конца! Сказал “а”, говори и “б”! И еще проверим, кто у нас из скрытых сталинистов в правительстве и руководстве партией засел! Уж тут они не выдержат, выскажутся при таком деле... Вот Семичастный все время молчит! Ты не молчи, ты говори свое мнение! Я не Сталин – у нас руководство коллективное!

– Никита Сергеич, – добродушно улыбнулся Семичастный. – Комитет госбезопасности особенных протестов со стороны общественности не ожидает! Более того, множество граждан, пострадавших при Сталине, будут приветствовать такое решение... – Семичастный закурил папиросу, бросил спичку в большую хрустальную пепельницу, стоявшую перед ним. – А может, нам к этому делу привлечь... ну, этого... телепата знаменитого... как его, черт возьми! Мессинга. Он же на каком-то своем выступлении конец войны предсказал. И правильно дату назвал... А было это, кажется, в сорок втором году...

– Да, да, да... – остановился пораженный Хрущев. – Правильно говоришь, Семичастный.... Он и Ваську Сталина от смерти спас... Тот поездом в Свердловск поехал, а самолет разбился... Правильно мыслишь, Семичастный, правильно, голова – два уха! – Хрущев засмеялся, покрутил лысой круглой головой. – Этот Мессинг фигура известная... про него все знают – и рабочие, и ученые...

– Вот и я про то, Никита Сергеич! Он же по всему Союзу со своими концертами ездит. Если он, к примеру, объявит где-нибудь принародно, что ему... ну, приснилось, что ли... что Сталина требуют вынести из Мавзолея...

– Кто требует? – спросил Подгорный.

– Да, кто требует? – повторил вопрос Хрущев.

– Да не знаю... ну высшие силы, что ли... – пожал плечами Семичастный, затягиваясь папиросой.

– Марксизм-ленинизм высшие силы отрицает, Семичастный, ты тут религиозный дурман не наводи... – вновь покачал головой Хрущев и невольно посмотрел в сторону Суслова.

Суслов сидел в дальнем углу кабинета у края стола и сосредоточенно смотрел в окно.

– Михал Андреич... что ты думаешь по этому поводу?

– По поводу чего? – спросил Суслов, не отрывая взгляд от окна, за которым видна была Старая площадь, свободная от машин, и милицейские патрули недалеко от здания ЦК партии.

– По поводу Мессинга, конечно!

– А что вы хотите от этого Мессинга? – глядя в окно, скрипучим фальцетом ответил Суслов. – Обыкновенный шарлатан... фокусник... чем он лучше Кио?

– Но Кио – он, как это?.. – Хрущев глянул на Подгорного, и тот подсказал:

– Иллюзионист...

– Все они... иллюзионисты... – с каменным выражением лица заявил Суслов и поправил чуб надо лбом

– Так что, с Кио поговорить советуешь? – уже неуверенно спросил Хрущев и сам себя оборвал: – Да какой Кио? У Мессинга авторитет среди зрителя... Телепат! Мысли чужие, как свои, читает! Мне многие рассказывали...

– За его голову в тридцать восьмом году Гитлер обещал двести пятьдесят тысяч марок, – сказал скромно сидевший в углу аккуратно причесанный молодой человек в темном костюме.

– Гитлер? Двести пятьдесят тысяч? За что? – вскинулся Хрущев.

– Мессинг предсказал ему поражение, если онпойдет на восток, и насильственную ужасную смерть, – таким же безучастным голосом сообщил молодой человек.

– Мне помощники докладывали – он все какие-то записки мне писал...

– Какие записки? – насторожился Семичастный.

– Какую-то лабораторию предлагал создать, – усмехнулся Хрущев. – Для изучения его чудесных сопособностей... Хе, черт, такое самомнение – не приведи Господи! Лабораторию целую – вот ведь наглость какая у людей бывает!

Воцарилось молчание. Семичастный снова закурил и сказал:

– Да, да... в Комитете есть такие сведения... Он и в Германии какую-то лабораторию создавал. По изучению телепатии и парапсихологии. Вместе с неким Ганусеном – приближенным к Гитлеру и ко всей фашистской верхушке доктором-телепатом. Тоже занимался предсказаниями.

– Ты слышишь, Михал Андреич, слышишь? – вновь воодушевился Хрущев.

– Слышу... – скрипуче отозвался Суслов. – Продолжайте, пожалуйста.

– Вроде Гитлеру это не понравилось, эти игры с лабораторией. Он приказал Ганусена и Мессинга ликвидировать. Ганусена ликвидировали, а Мессингу удалось бежать сначала в Польшу, а потом в Советский Союз. Семья вся погибла в варшавском гетто... Не уверен, что все сведения точны, но... это все, что у нас есть по Мессингу, – развел руками Семичастный.

– Откровенно говоря, товарищи, я не вижу такой уж настоятельной необходимости сейчас убирать Сталина из Мавзолея. Куда спешим? Нельзя идти на поводу у толпы, – тем же скрипучим фальцетом проговорил Суслов и посмотрел на Хрущева: – Впрочем, Никита Сергеич, если ты настаиваешь, я не возражаю...

Хрущев переглянулся с Подгорным и Семичастным, и все трое с облегчением улыбнулись. Но Суслов успел перехватить эту “переглядку” и проговорил:

– Я слышал, он вышел с Лубянки от Берии без документов?

– Да, Михаил Андреевич, – подтвердил Семичастный. – Сотрудники комитета рассказывали. Он еще по чистому листу бумаги получил в отделении госбанка сто тысяч рублей.