– Для какого подмывания? – опять не понял капитан.

– Ты родом откуда?

– Из Потылихи... деревня такая есть... семьдесят километров от Минска.

– Тогда все равно не поймешь, – ухмыльнулся эксперт.

– Когда ж ты догадался, Вольф Григорьевич? – спросил майор Дудко.

– А когда на него посмотрел... на вашего подопечного, – улыбнулся Мессинг. – Вы меня домой-то отвезете?

– А как же! Отвезем с почетом! С сиреной прокатим, Вольф Григорьевич!

...Черная “эмка” мчалась по улицам вечернего Минска.

– Видал, а? Как увидел свою ванну из золота и сразу раскололся! – майор Дудко засмеялся.

– Да он же уверен был, что не найдем! – тоже засмеялся капитан Васильев. – И так это его потрясло! Он мне говорит, это колдун ваш нашел, да? Я, говорит, как его увидел, понял, что погорел!

Они смеялись, и только Мессинг с мрачным видом смотрел в окно.

– Да ты чего такой мрачный, Вольф Григорьевич?

– Не знаю... на душе что-то... будто несчастье какое-то должно случиться... – проговорил Мессинг и, зябко передернув плечами, повторил: – Несчастье чувствую.

– Бро-о-ось, Вольф Григорьевич! Какое еще несчастье? Не надо, не пугай нас...

– А вы не спрашивайте... – ответил Мессинг. – Я молчать буду...

Машина остановилась у общежития артистов. Мессинг выбрался из машины и пошел к подъезду.

Он поднялся на второй этаж и, почуяв неладное, стал убыстрять шаг. Открыл дверь в свою комнату, огляделся и снова вышел в коридор. Навстречу шел администратор Осип Ефремович. Смотрел он как-то странно.

– Что-то случилось, Осип Ефромович? – спросил Мессинг.

– А, это вы? Случилось... ужас что случилось... Илья Петрович повесился...

Мессинг со страхом посмотрел на него и почти побежал по коридору.

Он распахнул дверь в комнату Ильи Петровича – у кровати стояли Раиса Андреевна, фокусник Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов. Они разом обернулись, и Мессинг увидел лежащего на кровати на спине мертвого Илью Петровича. И еще он увидел веревку с петлей, свисавшую с трубы парового отопления под потолком.

Мессинг подошел к кровати, протянул руку и потрогал лоб Ильи Петрович, потом взял его за руку.

– Когда это случилось? Час назад? – спросил Мессинг.

– Да, час назад примерно, – ответил фокусник Артур Перешьян. – Я постучал, хотел его позвать на ужин, а он... висит... Мертвый уже был...

– Ох, Илья, Илья... зачем же ты? – горько пробормотал Мессинг.

– Он вам записку оставил... – сказала Раиса Андреевна и протянула Мессингу тетрадный лист в клеточку.

Неровными буквами было написано: “ВОЛЬФ, ДОРОГОЙ, ПРОСТИ МЕНЯ. НИКЧЕМНЫЙ Я ЧЕЛОВЕК”.

Мессинг прочитал несколько раз и скомкал в кулаке записку.

В это время дверь открылась и вошел администратор Осип Ефремович, а за ним два милиционера. Следом зашли еще двое пожилых людей в белых халатах.

– Попрошу вас, товарищи, освободите комнату, – негромко приказал администратор.

...А ночью началась Великая Отечественная война. И уже под утро немцы бомбили Минск...

Минск, 1941 год

...Мессинг не спал. В его комнате горел свет. В эту ночь не спали многие. За небольшим столом в комнате Вольфа Григорьевича собрались Раиса Андреевна, Артур Перешьян, куплетист Артем Виноградов, еще двое артистов – аккордеонист Миша Турецкий и вокалист Дормидонт Потепалов. Почти все, за исключением Раисы Андреевны и Мессинга, курили.

– Не понимаю... хоть убейте, не понимаю, – проговорил Артем Виноградов. – Столько лет прожил и – ничего, а тут вдруг – никчемный человек. Что случилось-то? Да мы все, если разобраться, никчемные люди...

– Однако живем, в петлю не лезем, – сказал басом Дормидонт Потепалов.

– Ну зачем вы так? – вскинулась Раиса Андреевна. – Мы живем, работаем, приносим пользу людям... Зачем же всех в никчемные записывать? Просто Илюша много пил последнее время, вот и расстройство психики... Так вот и Есенин повесился... и Маяковский застрелился...

– Тоже пил много? – усмехнулся Дормидонт Павлович. – Бросьте, Раиса Андреевна, психика расстраивается совсем от другого.

– От чего же, интересно? – нервно спросила Раиса Андреевна.

– Сами, что ли, не знаете? – Дормидонт потянулся к бутылке водки, стоявшей на столе, налил в стакан и, перекрестившись, сказал: – Прости, Илья. Да успокой Господь душу твою грешную... – выпил, понюхал кусок черного хлеба и добавил: – От угрызений совести, бывает, психика расстраивается... А бывает, не расстраивается... у кого как...

– Вы все время на что-то намекаете, Дормидонт Павлович, я не пойму – на что?

– Бросьте, Раиса Андреевна, прекрасно вы понимаете, на что, – усмехнулся Дормидонт Павлович и закурил папиросу, пыхнул дымом. – Жалко Илюшку, хороший... добрый был мужик...

И за столом стало тихо. Артур Перешьян тоже взял бутылку, налил в другой стакан и молча выпил. И закурил. Мессинг стоял у окна спиной ко всем. Стоял и молчал.

Внезапно в тишине послышался высокий, густой звук моторов. И шел этот звук откуда-то сверху, с небес. Звук быстро становился резче, с подвывом. И вдруг рванул взрыв. За ним еще и еще. Вздрогнули стены дома, тонко прозвенели стекла в окнах.

– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.

Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.

– Что это?! – с порога крикнул он.

– Война, – просто ответил Мессинг.

– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось...

– Это война, Раиса Андреевна... – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.

И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди... И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.

А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:

– Что это? Может, военные учения?

– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!

– Неужели это немцы?!

– А кто же, как вы думаете? Японцы?!

– Господи, что делать-то?

– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!

В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:

– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич... вот и война... Что теперь будет-то?

– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.

– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск... там же Красная армия...

– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?

– Не возьмут – мне пятьдесят два ... – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич... ей-богу, зря.

Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца...

Немецкая пехота на понтонах и лодках переправляется через Буг... Немецкие самолеты бомбят советские города... Указатели вдоль дороги... Минск... Киев... Брест... Гомель... Харьков... По пограничным мостам на скорости идут немецкие танки... грузовики тащат тяжелые артиллерийские орудия... Немецкие батареи по команде изрыгают залпы огня...

Карты Европейской части Советского Союза, разложенные на столе, испещрены стрелами, которые устремлены к Москве... к Ленинграду... к Киеву... Вокруг стола стоят Гитлер и немецкие генералы. Один из них что-то объясняет Гитлеру, показывая пальцем по направлениям стрел. Генерал очень доволен положением дел, он улыбается, улыбаются другие генералы. Улыбается Гитлер, согласно кивает...