И вновь – танки, поднимая завесу пыли, грохочут по русским дорогам... идут колонны немецких солдат... Им жарко, лица потные и небритые, но они улыбаются в камеру, что-то говорят, смеются. Они довольны... Они завоевывают чужую землю, они наступают... А вот и первые пленные советские солдаты... израненные, многие босы, в рваных гимнастерках, в бинтах с заскорузлыми пятнами крови... Река пленных течет по дороге... на расстоянии полусотни метров едут на лошадях немцы-конвоиры...

Поезд идет на восток,

лето 1941 года

Поезд шел на восток. Плацкартные и общие вагоны были набиты битком. Многие спали на багажных полках, под потолком или сидя, привалившись спинами к стенам вагона или к плечу соседа. На маленьких столиках в каждом отделении одна и та же еда – шелуха от вареных яиц, помидоры и огурцы, куски вареной курицы, остатки недоеденной воблы. Где-то в конце вагона заунывно пиликала гармонь, перестукивали колеса, потрескивали переборки вагона. Везде скученно, душно... много детей... То тут, то там слышен детский смех, крики, плач... Дети беззаботно бегали друг за другом по узким, заставленным корзинами, чемоданами и узлами проходам.

Мессинг сидел у самого окна, смотрел на мелькавшую полоску леса и придорожного кустарника, на желтое раскаленное солнце. Напротив него привалился к стенке купе Дормидонт Павлович, рядом примостился фокусник Артур Перешьян, на верхней полке дремала Раиса Андреевна.

За стенкой долго и заунывно плакал ребенок.

– Ладно, пойду покурю... – Дормидонт Павлович поднялся и стал пробираться к проходу.

– Я, пожалуй, тоже. – Артур Перешьян двинулся за ним.

Мессинг продолжал смотреть в окно. Ребенок за стенкой плакал все громче и громче.

Мессинг встал, пробрался к проходу и заглянул в соседнее купе:

– Что с ним? – Он подошел к женщине, державшей на руках годовалого малыша, который заходился криком.

– Да не знаю я... – Женщина подняла на него заплаканные глаза. – Всю ночь кричал... может, съел чего не то... может, заболел чем...

– У него сильная головная боль, – сказал Мессинг. – Дайте-ка мне сесть,.

Старик, сосед женщины, поспешно встал. Мессинг сел рядом с ней и взял малыша на руки.

– Мальчик, девочка?

– Да малой. Петенька, – всхлипнула женщина.

Мессинг погладил малыша по щечкам, потом положил ему на лоб ладонь, откинулся на стенку вагона и закрыл глаза. Малыш заплакал еще сильнее, но вдруг замолчал и тоже закрыл глаза, засопел, зачмокал губками. Стало непривычно тихо. Только громко стучали колеса.

В тамбуре курили несколько мужчин, и среди них Дормидонт Павлович и Артур Перешьян.

– Мы вот с ним первого июня в Бресте были. Так там целых две дивизии стояли, в самом городе. А сколько артиллерии! А танков сколько! Силища! – говорил возмущенно Дормидонт Павлович. – Куда все это подевалось? Как их могли разгромить?!

– Как, как! – нервно ответил пожилой человек в очках и рубахе с засученными рукавами. – Значит, разгромили!

– Да ты што? – выдохнул Дормидонт Павлович. – Чтоб такую силищу... за несколько дней? Да такого быть не может!

– Да иди ты! Ну чего пристал? Я откуда знаю? – сплюнул пожилой человек и отвернулся.

В тамбуре колеса гремели сильнее, и из-за грохота собеседникам приходилось кричать друг на друга.

– Как же это получается, а? Каждый день войну ждали, а случилось – как снег на голову! Получается что? Не готовы были, да?

– А у нас всегда так! Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!

– Но ведь ждали же! В газетах писали: “Если завтра война!”, “Граница на замке!”

– Отстаньте от меня, я вам говорю! Ну чего привязалися?! Если б я все знал, я бы в Кремле сидел!

– Э-эх, выходит, и там мало чего знают!

– Ты лучше язык свой узлом завяжи, а то загремишь в Сибирь!

– А мы и так в Сибирь едем!

И мужчины громко беззлобно рассмеялись...

Мессинг протянул спящего малыша женщине.

– А проснется – опять кричать начнет? – шепотом спросила она.

– Не будет больше... не бойтесь, – так же тихо ответил Мессинг. – У него от духоты, от шума и грохота спазмы сосудиков... Теперь ничего...

– А вы доктор? – спросила женщина, прижимая малыша к груди.

– Я-то? Ну да, вроде того... – улыбнулся Мессинг и, поднявшись, пошел в свое купе. На пороге обернулся: – Если что, я тут рядом...

А в тамбуре уходили одни курильщики и приходили новые, и разговоры крутились вокруг одного и того же.

– А чего говорили-то? Рабочий класс Германии не допустит войны, так, да? Рабочий класс Германии, как один, подымется на защиту первого в мире пролетарского государства Советского Союза! Солидарность трудящихся всего мира – надежный заслон любому агрессору! – кричал сквозь грохот колес сухой узкоплечий старик в линялой рубахе и смолил скрученную из газетного обрывка цигарку.

– А кто у них в армии-то? – кричал другой мужик. – Да те же самые рабочие и есть! Вот тебе и мировая солидарность! А я ить ишшо в ту германскую воевал! Немец – вояка справный!

– Ничё, дядя! Это от неожиданности мы мало-мало растерялись! Щас соберутся и двинем их аж до самого Берлина! И Гитлера этого самого с его дружками – всех за жопу и в мешок! И в пруду утопим!

– Э-эх, сынок, твои слова да в уши Господу!

В крайнем закутке сидел пожилой мужик и медленно тянул меха гармони, а паренек лет четырнадцати пел чистым, высоким голосом:

И плыла мелодия в бескрайние поля, раскинувшиеся до самого горизонта, и сияло высокое безоблачое небо, солнце плыло по нему большим расплавленным желтком. Железная дорога черной стрелой разрезала степь пополам, и по этой дороге стучал, пыхтел, пуская клубы белого пара, длинный, зеленый, похожий на червяка поезд. И стояла вековая тишина, и будто не началась война...

Вдруг, нарушив эту тишину, послышался далекий вой моторов, и в голубом просторе показались три точки, которые быстро росли, превращаясь в самолеты. Вой усиливался – самолеты пикировали прямо на поезд. И вот первый черный взрыв вырос рядом с железнодорожным полотном.

Издав протяжный свисток, поезд медленно затормозил и наконец встал, и из вагонов посыпались люди. Они бежали в поле в разные стороны. Ахнули новые взрывы, и самолеты, выйдя из пике, взмывали вверх, но не улетели, а стали разворачиваться и вновь пошли на снижение, и снова рванули черные взрывы, и застучали долгие пулеметные очереди, словно длинными плетями стегая землю. Люди бежали с криками и падали, закрывая головы руками... Женщины прижимали к себе маленьких детей, вопили от ужаса, а пули фонтанчиками вспарывали землю прямо у их ног.

После третьего захода самолеты снова взмыли вверх и скоро растворились в бездонной синеве. Воцарилась жуткая тишина. Люди медленно поднимались, со страхом глядя в небо. Паровоз пустил большое облако пара и пронзительно засвистел.

И все побежали обратно к вагонам...

На столике вздрагивала керосиновая лампа, вагонное окно было тщательно зашторено. В карты играли до изнеможения. Громко шлепали их об столик, смеялись, выкрикивали:

– А вот вам дамочка треф, что скажете?

– А мы вашу дамочку козырным валетиком накроем!

– Не надо накрывать – все равно никто не родится!

– Раиса Андреевна, ну что вы, в самом деле? Зачем семерку пик оставили?

– А куда ж я ее дену, миленький?

– Ну вот мы и сели в лужу! Шестнадцатый раз дураки! Поздравляю!

– Не шестнадцатый, а восемнадцатый! – поправил Дормидонт Павлович.

– Нет уж, извиняйте, шестнадцатый! – яростно возразил администратор Осип Ефремович. – А будете спорить, я, когда приедем, суточные вам на неделю задержу!