– Я выполнил ваше задание, товарищ Берия, – негромко проговорил Мессинг.

– Вижу, гражданин Мессинг, – блеснув стеклами очков, ответил Берия. – Что вы нам еще покажете? Чем еще повеселите? Давайте, дорогой, давайте! Не стесняйтесь! Вы ведь теперь здесь как дома! – Берия улыбнулся, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего.

– Дайте мне мысленно какое-нибудь задание, – ответил Мессинг. – Не знаю, развеселит ли это вас, но я постараюсь его выполнить.

Берия долго, молча смотрел на Мессинга, стоящего на пороге, потом сказал:

– Я дал задание, гражданин Мессинг. Выполняйте.

Мессинг закрыл глаза и некоторое время стоял неподвижно, потом открыл их и медленно пошел к книжному стеллажу слева от письменного стола Берии. Приблизившись вплотную, он стал оглядывать ровные ряды книг. В кабинете царила тишина.

Наконец Мессинг отодвинул стекло, закрывавшее книги, протянул руку к одной, потом к другой книге, затем – к третьей... нет, не то. Рука поднялась на полку выше, вновь медленно пошла по корешкам книг, остановилась у одной... у второй и наконец уверенно взяла толстый том с тисненными золотом буквами “ЛЕНИН”. Мессинг вынул том, открыл его, стал листать, прочитывая названия статей. И вот он открыл страницу, на которой было написано: “ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ”. Он пролистал еще несколько страниц, ногтем отчеркнул абзац и, подойдя к столу, положил перед Берией книгу.

– Этот абзац вы просили отчеркнуть? Может быть, я ошибаюсь? Это было очень трудное задание, товарищ Берия.

Лаврентий Павлович обалдело смотрел на страницу произведения великого вождя и молчал, в стеклах его очков отсвечивал свет лампы. Наконец он пришел в себя и вдруг спросил:

– Где вы остановились, Вольф Григорьевич?

– Нигде... Меня с аэродрома прямо сюда привезли.

– Ну да, ну да... – покивал Берия. – Кем бы вы хотели работать у нас в Советском Союзе? Ваша профессия, как я понимаю, называется артист оригинального жанра?

– Можно и так назвать.

– Вы сами так сказали полковнику Фридману, – улыбнулся окончательно пришедший в себя от шока Берия. – Значит, хотите артистом работать?

– Очень хочу, товарищ Берия.

– Что ж, предоставим вам такую возможность... В Минске будете работать?

– Буду работать где угодно.

– Зачем где угодно? – усмехнулся Берия. – Не зовите беду на свою голову... где угодно – это опасно! – Берия рассмеялся, и все офицеры, сидевшие за столом, дружно заулыбались.

Двойной смысл сказанного поняли все, кроме Мессинга.

– Я действительно могу работать где угодно, товарищ Берия. Мне не нужно особых условий.

– Минск подойдет? Хороший, красивый город! Столица советской Белоруссии, а?

– Конечно, замечательный город, – согласился Мессинг. – Я готов туда поехать работать.

– И очень хорошо, Вольф Григорьевич. Очень было интересно с вами познакомиться. Очень вы нас... повеселили своими загадочными способностями. Работайте, народ веселите... Но без перегибов, Вольф Григорьевич. Веселить надо, пугать народ – не надо! Думаю, эта наша встреча не последняя, Вольф Григорьевич... И мы здесь подумаем о вашем будущем... Как вы представились, когда границу перешли? Артист оригинального жанра? – Берия, казалось, от души веселился.

– Так, товарищ Берия, артист оригинального жанра.

– Вот и работайте, товарищ артист. Только особо не оригинальничайте! – и Берия шутливо погрозил Мессингу пальцем и снова захихикал.

Офицеры, тоже негромко смеясь и гремя стульями, дружно встали. Берия долго тряс руку Мессингу и заглядывал ему в глаза.

Минск, 1940 год

Руководитель Минской республиканской филармонии Борис Аркадьевич Френкель смотрел на Мессинга сердито и говорил тоном, не допускающим возражений:

– Работаем мы бригадами. Ездим по всей республике. Так что у артиста филармонии вся жизнь на колесах, Вольф Григорьевич. Жить будете в нашем общежитии гостиничного типа. На этаже есть общественная кухня. В номере категорически не допускается держать электрические плитки, никакие керогазы и керосинки. Комендант штрафовать будет.

– Почему? – задал наивный вопрос Мессинг.

– Потому что пожароопасно. В прошлом году соседнее рабочее общежитие дотла сгорело. Трое слесарей трамвайного депо сгорели. Так что прошу учесть, товарищ Мессинг... Сказали, что вы человек непьющий?

– Нет, я не пью.

– Это просто замечательно. Это просто так чудесно, что даже не верится! У нас в филармонии есть общественный сектор борьбы с пьянством. Так что обязанности мы возложим на вас. Лекции там провести разок в месяц, наглядная агитация в виде стендов, плакатов, ну, прочее... Вы человек холостой?

– Да, я холостой.

– Это плохо. В филармонии много девушек, так сказать, незамужних... молодых, красивых... Так что моральный облик придется блюсти в чистоте. У нас тут с этим строго.

– С чем строго? – искренне не понял Мессинг.

– Ну вот, мы еще и дурачиться будем, товарищ Мессинг. С моральным разложением строго! Советский человек с этим делом – ни-ни! После загса пожалуйста, хоть... ну да чего это я? В общем, я понятно сказал... учитывая, что вы еще к тому же и беспартийный...

Вновь, как и все предыдущие годы, жилищем Мессинга стал гостиничный номер.

Небольшая, метров пятнадцать, комната вмещала платяной шкаф, маленькую горку для посуды, стол, кровать с никелированными спинками и полку с книгами. В углу примостился маленький столик с керосинкой. На керосинке в чугунной сковороде жарилась яичница с мелко нарезанной колбасой. На столе, в ожидании ужина – чистая тарелка, нож и вилка, стакан и бутылка минеральной воды. Мессинг стоял у керосинки, наблюдая, как жарится яичница.

В дверь постучали, и не успел Мессинг что-либо ответить, как она открылась и вошел невысокий толстый человек в шлепанцах, темных шароварах и вязаной кофте поверх рубашки. Волосы его были всклокочены, на мясистом носу угнездились очки в роговой оправе. В руке мужчина сжимал бутылку.

– Добрый вечер, Вольф Григорьевич... ах, как вкусно пахнет! Такая закуска пропадать не должна, потому я и явился к вам с главным продуктом, без которого такую замечательную закуску есть нельзя. – Мужчина поставил на стол бутылку водки.

– Я ведь уже говорил вам, Илья Петрович, что не пью.

– Но я-то потребляю... но в одиночестве не идет, подлая! А все наши коллеги, сами знаете, сейчас на концерте – мы с вами на всю общагу одни кукуем, – возразил Илья Петрович.

Мессинг, не отвечая, достал из горки еще одну тарелку, нож с вилкой, рюмку и еще один стакан. Илья Петрович, потирая руки, тут же уселся за стол.

Мессинг, разрезав яичницу пополам, поднес сковородку к столу, половину яичницы положил Илье Петровичу, половину – себе. Илья Петрович налил в рюмку водки, улыбнулся:

– Ваше здоровье, голубчик! Душевно рад. – Илья Петрович ловко опрокинул рюмку, крякнул и стал быстро закусывать.

Мессинг молча ел, поглядывая на гостя.

– Мой номер должен был идти предпоследним в концерте, черт бы их драл! – мрачно буркнул Илья Петрович. – Репертуар сократили, меня выкинули... А ведь у меня политическая декламация! Стихи о советском паспорте! Хотите почитаю?

– Спасибо, Илья Петович, не надо... – продолжая есть, ответил Мессинг.

Но Илья Петрович, не слушая, вскочил и буквально зарычал:

– Илья Петрович, дорогой, помилуйте... – прижав руку к сердцу, проговорил Мессинг.

– Что, не впечатляет? – упавшим голосом спросил Илья Петрович.

– Очень впечатляет, – заверил Мессинг.

– Нет, не впечатляет, я же вижу... – совсем огорчился Илья Петрович. Налил себе еще и выпил, поковырял вилкой яичницу, но есть не стал. – Конечно, я понимаю... надо лирику какую-нибудь... борения страстей... любовь... – Илья Петрович налил себе еще и снова выпил одним махом. – А вот это вам нравится?