Паола через своих подружек — горничных и служанок Елены Волошанки — ухитрилась получить необходимую пряжку, а дьяк Полуехтов, близко знавший постельничего, который всегда стриг ногти Великому князю, раздобыл необходимый кусочек и вскоре ворожеи имели все, что им было нужно для успешного выполнения своего дела.
Софье оставалось лишь ждать.
Прошла целая неделя, но, прежде чем она дождалась каких–либо результатов, произошел ряд серьезных событий, которые отвлекли Софью от мыслей о приворотах.
Явился к ней нежданно–негаданно не кто иной, как князь Иван Юрьевич Патрикеев, которого Софья вместе с его зятем князем Ряполовским считала главными своими врагами, поскольку это именно они, как ей это были достоверно известно, всячески способствовали сближению ее супруга с невесткой.
Понятно, что ничего хорошего от этого визита Софья не ждала.
И не ошиблась.
Подчеркнуто соблюдая весь дворцовый этикет, старый Патрикеев, кряхтя и задыхаясь, поклонился в пояс и, запыхавшись от этого поклона, стал говорить:
— Не по своей воле, государыня–матушка…. Пойми старого слугу — государь послал…. Самолично идти не хотел к тебе — очень рассержен был, боялся гнева не сдержать да не дай бог обидеть тебя…. Так что мне вот поручил…
— За что же такое страшное мой супруг гневается на меня так, что сам не может сказать об этом? — холодно спросила Софья.
— Эх, государыня, я человек прямой. Скажу тебе сразу всю правду. Ведомо стало государю о том, что баб каких–то лихих ты тут у себя втайне принимаешь, а бабы–то эти — ведьмы известные. Вот и задумался государь: что же это такое измыслила супруга его и зачем понадобились ей бабы, что умеют порчу на людей наводить?
— Злые люди клевещут на меня любимому супругу. Да, это верно — приходят ко мне женщины, что болезни разные травами лечат! Что же тут удивительного — не так уж молода я уже, и смею напомнить государю, любимому супругу, что двенадцать детей от него родила. Что ж тут дивного в том, что здоровье мое не то нынче, что давеча было, как любят говорить москвичи. Вот и весь секрет.
— Ох, государыня, верю я тебе, всем сердцем верю, да что ж делать государь–то серчает…. Сказывают, также, будто ты некие беседы тайные имеешь с иными высокими церковными лицами, говорят даже, будто даже один игумен известный монастыря славного и почитаемого тоже как–то наведывался сюда. Господь меня избавит от дурных мыслей — с таким человеком всегда поговорить — душу очистить, но государь гневается и спрашивает: «А почему в тайне–то?» Он, может, и сам хотел бы с игуменом этим встретиться, да к нему тот не ездит, а к тебе вот, говорят, жаловал…
Патрикеев глубоко вздохнул, и Софья воспользовалась паузой.
— Разве я затворница в палатах своих? Разве не имею я права встречаться с людьми, на которых снизошла благодать? Что же тут греховного–то? Чем прогневила я супруга любимого и государя моего?
— Я, государыня, не смею тебе перечить и каждому слову твоему верю как святому писанию, я — лишь смиренный слуга государя моего и волю его исполнять должен…. Напоследок вот что скажу, только уж не выдавай ты меня государю…. Из почтения глубочайшего лишь скажу то, чего государь не велел говорить, но что уши мои стариковские невольно услышали…. А сказал про себя Иван Васильевич так: «… если я еще раз услышу о каких–нибудь бабах, ворожеях или тайных встречах без моего ведома хоть с ангелами Господними, велю взять ее за приставы[6], а Дмитрия, внука своего, короную публично с почетом, дабы, если случиться со мной что–либо недоброе, всем известно было, кто после меня государем в княжестве московском станет.
Откланявшись и кряхтя, Патрикеев ушел, а Софья осталась стоять на месте, и смертельная бледность проступила на ее лице.
Что же это значит?.. Никто кроме Паолы не знал, ни о ворожеях, ни об Иосифе, а Паола все время на виду, она со мной с детства, она предана мне.
И вдруг ее осенило.
Господи, как же я слепа… Как же это я могла поверить в такое, что молодой красавец будет так любить уже стареющую морщинистую итальянку. Конечно! Он следующий после Саввы, а она сама того не ведая…. А ведь сколько раз я ей говорила еще в юности: «Обо всем, что ты здесь видишь и слышишь никогда никому ни слова — это вопрос твоей жизни и смерти…»
И в этот момент вошла Паола.
— Государыня, — сказала она, — вы просили явиться маэстро Сальваторе, он ждет.
Софья посмотрела на Паолу, и улыбнулась ей как никогда дружелюбно.
— Спасибо, моя дорогая, ты так верно служишь мне всю жизнь, а я так мало награждала тебя за это. Подожди минутку.
Софья открыла ключиком небольшой сундучок, стоящий на ее столе, вынула оттуда кожаный мешочек и, отсчитав по одной, положила в этот мешочек тридцать серебряных монет, затем со столь же ласковой улыбкой на лице вернулась к Паоле.
— Это настоящее старинное серебро, прими от меня в благодарность за все тобой содеянное.
Паола радостно и удивленно взяла мешочек и благодарно поцеловала Софьину руку.
— Сегодня ты мне больше не нужна, — сказала Софья, — ступай, ложись пораньше спать, и выспись, как следует — жду тебя завтра утром.
Паола ушла, впустив, выходя, Джованни.
— Дорогой Джулиано, — сказала Софья, садясь в свое тронное кресло и протягивая Джованни руку для поцелуя, — мне кажется, что вокруг меня сжимается кольцо. Меня окружают враги и предатели.
— Государыня, — стоя на коленях и едва касаясь Софьиных пальцев, сказал Джованни, — по крайней мере, один верный и преданный друг у тебя есть, и он готов отдать свою жизнь ради твоего благоденствия.
— Только что у меня был двоюродный брат моего супруга. Он передал мне, будто Иван угрожает публично назначить Дмитрия своим официальным приемником.
— Я постоянно думаю об этой проблеме, государыня. Я нанял десяток людей, как из московитов, так и из приезжих иноземцев, но никому не удается даже близко подобраться к Волошанке и ее сыну. Я хотел, было, передать ему через своих людей красивую заморскую игрушку, над изготовлением которой трудился несколько месяцев, — она подействовала бы безотказно, но ее не удалось доставить даже в ближайший круг тверской княгини.
— Да, я знаю, есть целая группа людей и они берегут ее и Дмитрия как зеницу ока, потому что видят в этом свое будущее. Я уже все поняла.
— Кто же эти люди?
Софья вздохнула.
— Не будем о них говорить, дорогой Джулиано, тебе будет трудно понять странные особенности здешних верований и обычаев. У меня тут неожиданно возникла совсем другая проблема. Скажи, Джулиано, помнится, ты как–то говорил, что твое детство прошло на Сицилии.
— Совершенно верно, государыня.
— Когда я была в Италии, мне говорили, будто на Сицилии самым страшным преступлением является предательство.
— Это верно, государыня. Это самый тяжкий грех в наших местах, и только смерть может послужить его искуплением.
— Большинство моих нынешних неприятностей, Джулиано, — результат предательства.
— Назови виновных, государыня, и мы их накажем так, как они того заслуживают.
— Ах, Джулиано, нет ничего страшнее и печальнее, чем предательство близких.
— Такие случаи государыня известны испокон веков. Иуда был учеником Господа нашего Иисуса Христа…
— Паола, — сказала Софья и умолкла. Потом продолжала, тяжело вздохнув, — Паола предала меня дважды. Мы дружны с ней с тринадцати лет, когда кардинал Виссарион приставил ее ко мне, бедную сиротку, дочь невинно убиенных родителей. Она всю жизнь верно служила, но вот появился молодой мужчина и она забыла о своем долге. Она сообщила моим врагам столь тайные сведения, что это стало угрожать моей жизни и будущему моих детей.
— Это непростительно, государыня.
— Ты знаешь дом, где она проживает со своим мужем?
— Да, государыня.
— Я слышала, что в последнее время в Москве участились разбойные нападения. А как раз сегодня я дала Паоле в награду за ее службу значительную сумму денег.
