Этот поступок имеет совсем не частное значение. Своим выбором, сделанным свободно и естественно, Джин утверждает гуманистические нравственные принципы в противовес мрачному афоризму «Я для себя, и ты для себя». Последнее решение Арчи также говорит о том, что победа эгоистической морали не безусловна и не окончательна. Поэтому заключительные сцепы «Комедианта» неожиданно приносят с собой проблеск надежды, подобие катарсиса.

В «Лютере» (1961) Осборн делает дальнейший шаг в исследовании возможностей личности.

Обратившись к жизни Мартина Лютера, драматург задает очень важные вопросы: каким образом происходит разрыв со старым мировоззрением? Состоятельны ли новые идеи? Что будет делать мыслящий по-новому человек, когда получит возможность свободно распоряжаться собой и влиять на других? Последний вопрос — нечто совершенно новое для Осборна и одновременно логическое продолжение пути, избранного с самого начала. Герой Осборна в конечном счете должен был оказаться перед той же дилеммой, которая встает перед брехтовским Галилеем.

Схожесть в построении «Лютера» и «Жизни Галилея» столь велика, столь вызывающе очевидна, что ее трудно объяснить иначе, как сознательным умыслом со стороны Осборна.

Правда, можно найти много сходства и в исторических судьбах Галилея и Лютера: оба были первооткрывателями великих идей, оба боролись за них и оба отступились от своего дела (по крайней мере если принять брехтовскую версию истории Галилея). Но в драмах Осборна и Брехта совпадают такие моменты, которые не зафиксированы в истории. Сразу и всеми было отмечено, например, что заключительная сцепа «Лютера» представляет собой прямую параллель к концу «Галилея». В самом деле: тихий вечер, семейная трапеза, последний итоговый разговор героя с бывшим другом и единомышленником и в конце — небольшая сцена с малолетним сыном.

В отличие от «чеховских» пьес Осборна в «Лютере» уделяется мало места частной жизни. Драматурга интересуют не столько человеческие судьбы и человеческие взаимоотношения, сколько судьба идеи, владеющей сознанием героя. Брехт писал, что им были оставлены без внимания факты, могущие придать истории Галилея слишком специфический и личный характер (например, ненависть папы к Галилею). Так же поступает Осборн: к спорам Лютера с многочисленными оппонентами не примешиваются никакие личные интересы.

Как бы ни было велико сходство «Лютера» с «Жизнью Галилея» (при том, что оно пе формально и не случайно), пьесу Осборна нельзя назвать «брехтовской». Находясь в кругу проблем «Галилея», рассматривая эти проблемы примерно в той же последовательности, что и Брехт, Осборн все освещает по-своему уже при постановке вопросов, применяет другой метод исследования, — неудивительно, что и выводы получаются иные, чем у Брехта.

Путь Лютера, так, как он изображен в пьесе, распадается на три этапа (примерно соответствующие по-актному строению). Первая часть посвящена рождению нового сознания у героя, вторая борьбе Лютера с защитниками старых взглядов, на третьем этапе появляется третья сила — народ. На протяжении первых трех сцеп внутренняя борьба Лютера показана крупным планом. Никакие внешние события не отвлекают внимания. Душевное смятение Лютера оттенено спокойным и гармоничным фоном: место действия — августинский монастырь, где жизнь течет по раз навсегда заведенному порядку, по ритуалу. Молодой Мартин Лютер оттого и стал монахом, что его привлекла стройная размеренность монастырского устава: если порядок так безмятежно-устойчив, значит, он покоится на твердой и незыблемой основе. Этой основой может быть только вера — что же еще? — и Мартин жаждет приобщиться к вере через неукоснительное и педантичное соблюдение всех правил.

Но оказывается, что за формой нет содержания. Лютер думал, что он вступает в сообщество людей, которым открыта высшая мудрость, неизвестная ему, а увидел добросовестных мелких чиновников, отправляющих свои обязанности по привычке, не задумываясь о существе. Внутреннее противодействие Лютера системе, частью которой он стал, наиболее резко выявлено в сцене общей исповеди монахов. На фоне монотонного бормотания, признаний в мелких провинностях и отступлениях от формы звучит страдающий голос Лютера, который вопрошает бога о смысле жизни. Осборн рассматривает католическую церковь как авторитарную идеологическую систему. Поэтому сомнения. Лютера, переходящие в бунт, имеют непосредственное отношение к проблемам настоящего.

В «Лютере» автор последовательно борется против традиционного изображения героизма. У Осборна Лютер наделен многочисленными физическими слабостями, повышенной нервозностью. Будущего вождя Реформации терзают кишечные боли и беспокойные сны, он панически боится темноты и публичных выступлений.

Исторический Лютер не отличался болезненностью — об этом говорил и сам Осборн. Тем очевиднее желание драматурга сделать своего героя уязвимым, для того чтобы возвысить значение борьбы, которую он ведет, невзирая на физические и нравственные мучения.

Одержимость идеей — стержень характера Лютера у Осборна. Желание говорить с богом без посредников, то есть желание полной духовной свободы, — для Лютера жгучая внутренняя потребность, такая же непреодолимая, как страсть к исследованиям у брехтовского Галилея. Внутренняя борьба Лютера драматична оттого, что вынашиваемая им, еще до конца не осознанная идея сталкивается со всем комплексом идей иерархического общества, отрицая их. Ясность и простота мироощущения далеко в прошлом, в детстве, куда нет возврата. В настоящем предлагается свод формальных правил — это не заменяет веры, с этим жить нельзя. Для Лютера выбор в пользу новой идеи мучителен, но неизбежен.

На следующем этапе Лютер предстает сложившимся человеком, доктором теологии, готовым к тому, чтобы бороться с идейными врагами. Осборн в специальной ремарке, относящейся к оформлению, подчеркивает, что личный, внутренний этап духовного развития Лютера кончился. Из замкнутого монастырского интерьера действие переносится на ярмарочную площадь, запруженную толпой: в город прибыл Тецель, знаменитый торговец индульгенциями. Сцена с продажей индульгенций необходима для понимания того, как Лютер, погруженный в свои личные проблемы, стал полемистом и оратором: деятельность Тецеля, «церковного торгаша», сыграла роль последней капли. Лютер открыто, в проповеди, провозглашает разрыв с авторитарной системой:

«…Вы должны понять, что спасения никогда не дадут ни индульгенции, ни святые дела и никакие вообще дела на земле».

«…Каждому дана своя жизнь и свой образ смерти, и, кроме тебя самого, никто не волен ими распоряжаться…».

Заявив о своей позиции, Лютер оказывается лицом к лицу с властью; ему предстоит нелегкая борьба.

Тецель не может быть серьезным противником Лютера — его ума и красноречия хватает только на то, чтобы одурачивать невежественных бедняков. Они с Лютером, случайно столкнувшись, выражают взаимную ненависть — и это всё. Папа Лев X — тоже не оппонент, хотя и по другой причине. Этот утонченный, любящий. светские удовольствия итальянец-аристократ не желает унизиться до разговора с немецким монахом-плебеем: «Вепря, вертоград господень разоряющего, нужно загнать и убить». Аристократическому презрению папы Лютер противопоставляет плебейскую ненависть и плебейский грубый юмор: в своей проповеди он сравнивает главу церкви с рыбой, обглоданной кошкой, и бросает папскую буллу в огонь.

Главный оппонент Лютера, выступающий от имени власти, — Каетан, папский легат в Германии. Быстро убедившись, что обычные методы — дипломатия и угрозы — не действуют на упрямца, Каетан начинает спор о существе дела. Главный аргумент Лютера против старой иерархической системы: она лжива. Главный контраргумент Каетана: но она система. Каетан задает Лютеру вопрос, бьющий в самую сердцевину: что может предложить индивидуализм людям вместо старой системы, которая хоть как-то связывала их? На этот вопрос Лютер ответить не может. Слова Каетан а о том, что когда-нибудь движение, начатое Лютером, породит барьеры между людьми, остаются без возражения: эти слова, как эхо, повторяют сомнения самого Лютера.