Яркий свет костров затопляет окружающую тьму.
Действие третье
Сцена первая
Рейхстаг в Вормсе. 18 апреля 1521 года. Золотого цвета занавес, на нем — четкая, пестрящая красками, залитая ярким солнечным светом картина этого исторического съезда князей, курфюрстов, герцогов, послов, епископов, графов, баронов и прочая. На картине можно показать повозку, в которой Лютер приехал в Вормс. Одним словом, разряженное под Ренессанс средневековье.
У подобных картин нет глубины, они пишутся на сверкающем золотом фоне. Движение сковано, перспектива игнорируется, фигуры и целые сюжеты располагаются по плоскости вверх. Пейзаж как бы вздымается дыбом. Режиссер и художник вправе избрать другой путь и расписать полотно в манере Альтдорфера, например. Перед полотном — тесная, впору одному человеку кафедра с медными поручнями. Желательно, чтобы эта часть авансцены была немного выдвинута в зал. В любом случае нужно стремиться до предела раздвинуть рамки действия, создать впечатление сопричастности событиям, которые разыгрываются на сцене; нужно, чтобы зритель как бы лег подбородком на канаты боксерского ринга. Здесь же, на авансцене, несколько кресел. Стол, на нем десятка два книг. Стол и книги тоже можно показать на золоченом полотне. Еще несколько кресел стоят полукругом у кафедры. Со всех концов зала стройно и сильно звучат фанфары, и на авансцену выходят (лучше — прямо из зрительного зала) некоторые участники рейхстага (им тоже можно найти место на золотой фреске). Впереди выступает герольд, за ним все остальные. Рассаживаются. Среди этих лиц: император Карл V, (он садится перед кафедрой), папский нунций Алеандро, рыцарь Ульрих фон Гуттен, архиепископ Трирский с секретарем и Иоганн фон Экк. Последний занимает место у стола с книгами. Трубы смолкают. Ожидание. Из глубины сцены появляется Мартин и всходит на кафедру.
Экк (поднявшись). Мартин Лютер, ты был призван его императорским величеством, чтобы дать ответ на два вопроса. Можешь ли ты публично признаться в том, что являешься автором представленных здесь книг? Когда я вчера задал тебе этот вопрос, ты немедленно согласился, что эти книги действительно паписаны тобой. Это так?
Мартин утвердительно кивает.
Когда я перешел ко второму вопросу, ты попросил дать время на размышление. Вряд ли в этом была нужда, ибо ты опытный диспутант и весьма толковый доктор богословия. И все же его императорское величество милостиво согласился исполнить твою просьбу. Теперь время кончилось — у тебя были день и целая ночь, — и я повторяю свой вопрос. Ты признал эти сочинения своими. Будешь ты защищать все свои сочинения или от некоторых откажешься? (Садится.)
Речь Мартина — спокойная, в тоне беседы. Он говорит ровным голосом, простыми словами.
Мартин. Ваша светлость, преславные князья и сиятельные вельможи, божьей милостью я стою перед вами и прошу выслушать меня со вниманием. Если по невежеству я кого-нибудь назвал неверным титулом или еще чем-нибудь нарушил приличный этому месту устав, — не взыщите: я плохо знаю мир, я странствовал лишь по углам монашеской кельи. Мы согласились на том, что все эти сочинения принадлежат мне и что на отпечатанных книгах мое имя стоит по праву.
Отвечу на второй вопрос. Прошу Припять во внимание, ваше светлое величество и сиятельные вельможи, что не все мои книги одинаковы. Есть работы, где я простодушно рассуждаю от сокровищах веры и нравоучения, и даже враги мои сходятся на том, что эти сочинения безвредны, что их можно без опаски дать самому нетвердому христианину. И, сколь суровой и жестокой ни была направленная против меня булла, — даже в ней признается, что некоторые моя книги совсем не оскорбительны. Только от этих оговорок никому не легче, поскольку булла и эти книги предает проклятию наряду с остальными, которые она сочла оскорбительными. Если я стану отказываться от этих книг, что же получится? Получится, что я предаю проклятию те самые положения, в которых сошлись и мои друзья и мои враги. Есть другая категория книг: в них я нападаю на власть ключей, разорившую христианский мир. Никто не может этого отрицать: все это видят, все на это жалуются. И больше всех от этой тирании страдают немцы. Их обирают до нитки. Если сейчас я отрекусь от этих книг, я помогу тирании размахнуться еще сильнее. На это я никогда не пойду. Третья партия книг направлена против определенных личностей, против людей известных, знатных. Они все защищают Рим, они враги моей религии. Возможно, В этих сочинениях я высказался чересчур резко, даже, может быть, слишком грубо для монаха. Но ведь я и не лезу в святые, и защищаю я не самого себя, а учение Христа. Как видите, и от этих книг я тоже не могу отказаться, иначе положение никогда не переменится и все будет идти по-старому. Однако я человек, а не бог, и пример моего Спасителя подсказывает мне единственное средство защитить свои сочинения. Когда первосвященник Анна спросил Иисуса о его учении, а какой-то служитель ударил его по лицу, Иисус ответил: «Если я сказал худо, покажи, что худо». Раз сам непогрешимый господь Иисус Христос пожелал выслушать возражения какого-то служителя, то и я должен поступать точно так же.
И поэтому я прошу во имя господнего милосердия: покажите мне на Евангелиях, где я ошибаюсь. Докажите мне, что я ошибаюсь, и я буду молить, чтобы мне позволили своей рукой бросить эти книги в огонь. Мне кажется, я дал ясный ответ на ваш вопрос. Я очень хорошо сознаю опасность своего положения. Все-таки хочется думать, что причиной наших разногласий является божье слово. Ведь сказал Христос: «Не мир пришел я принести, но меч; ибо я пришел разделить человека с отцом его». Давайте постараемся, чтобы столь многообещающее царствование благородного и юного принца Карла не кончилось бедой для всей Европы. Только бога нужно бояться. Я поручаю себя воле его светлейшего величества и сиятельных вельмож и смиренно молю не осуждать меня и не видеть во мне врага. Я кончил.
Экк (поднимается с кресла). Мартин, ты не ответил на вопрос. Пусть даже некоторые твои сочинения безвредны — речь сейчас не об этом. Мы по-прежнему спрашиваем тебя, намерен ли ты вырвать богохульные страницы, искоренить ересь и мысли, которые могут быть истолкованы как ересь, и вытравить всякое высказывание, которое может повредить католической вере. Его святейшее императорское величество более чем готов быть снисходительным к тебе, и, если ты поступишь как требуется, он употребит свое влияние на папу и сделает так, что доброе в твоих сочинениях не пропадет вместе с дурным. Но если ты будешь упорствовать в своих взглядах, то самая память о тебе исчезнет и все, что ты написал истинного и ложного, — все будет забыто. Интереснее всего, Мартин, что ты тоже киваешь на Святое писание — так поступали все еретики. Ты требуешь, чтобы тебя опровергали божьим словом. Остается думать, что ты человек больной или ненормальный. Да разве всегда и на всякий вопрос нужно отвечать? Задумайся: если каждый заберет себе что-то в голову и начнет подступать с вопросами к установленным положениям церкви и требовать ответа по букве Святого писания, в христианском мире не останется ничего определенного и бесспорного. Что скажут иудеи, турки, сарацины, если им случится узнать, что мы спорим: истина или не истина то, чему мы до сих пор верили? Мартин, я тебя прошу: не думай, что только ты знаешь скрытый смысл Евангелий. Не ставь так высоко свое мнение — многие чувствуют так же искренне и знают немало, но они скромнее тебя. Прошу тебя, не тревожь сомнениями самую святую, самую последовательную веру, основанную совершеннейшим законодателем и кровью и чудесами его апостолов распространенную по всей земле. Определения этой веры дали святые соборы, и церковь утвердила их деяния. Это твое наследование, и законами императора и папы обсуждать эти вопросы запрещается. Споры ни к чему не приведут, и посему законы просто осуждают всякого, кто им не подчиняется. Поэтому я вынужден повторить свой вопрос и требовать прямого, ясного и недвусмысленного ответа: согласен ты отречься от своих сочинений и содержащихся в них ошибок? Или нет?
