Джин. Конечно.

Арчи. У вас тут с Фебой что-то вышло.

Джин. Ничего особенного. Она вдруг почувствовала ко мне неприязнь.

Арчи. Твоя мать меня застала в постели с Фебой. (Пауза.)

Джин. Я не знала.

Арчи. Не знаю, чего я ожидал, только мне казалось, ты отреагируешь не так односложно.

Джин. Может, ты ожидал, что я стану митинговать, как на Трафальгарской площади?

Арчи. Почему-то все мои дети считают меня развратником. А дело все в том, что я никогда не таился.

Джин. Пойдем лучше спать.

Арчи. Нет, посидим еще. Мы, кажется, оба в настроении. Ты только родилась, и твоя мать застала нас со старушкой Фебой. Бедняжка Феба, хоть бы она удовольствие получала. А твоя мать как вышла, так больше и не вернулась. Она была, что называется, человек с принципами. Знала, как себя надо вести, и на попятный никогда не шла. Так она меня и не простила.

Джин. Ты не любил ее…

Арчи пьян, он распевает и разыгрывает свои тирады, как это выходит только у пьяных, почти отстраненно и тщательно, словно дирижер, управляющий силой звука.

Арчи. Нет, любил. Любовь всякая бывает. Откуда я знаю? Она потом скоро умерла. Твоя мать все очень глубоко переживала. Гораздо глубже, чем я. Может, мы бы еще разобрались друг с другом. Я тебе никогда не рассказывал, какое у меня было потрясающее событие в жизни? Я тогда был в Канаде и несколько раз ухитрился проскочить через границу к своим знакомым в Штаты. И вот как-то раз услышал одну негритянку в баре. Ты уже, конечно, приготовилась улыбнуться своей всепонимающей английской улыбкой, потому что тебе наверняка не доводилось сидеть где-нибудь в баре среди абсолютно чужих людей за тысячу миль от своих. Но если у человечества осталось хоть немного надежды и силы, то я это видел на морде той черной толстухи, когда она завыла про Иисуса или еще про что-то в том же духе. И такая она была бедная, одинокая и несчастная, как никто на белом свете. Ну, разве еще я в тот момент. Мне такая музыка никогда особенно не нравилась, но нужно было видеть, как эта старая черная шлюха все свое сердце открывает в песне, и что-то такое происходило в душе, от чего было уже неважно, плюешь ты на людей, даже презираешь их: если может человек выпрямиться и произвести такой чистый, натуральный звук, то, значит, с ним самим все в порядке. Я с тех пор ничего подобного не слышал. Здесь-то и подавно. Так, жалкий отголосок иногда. А вот он слышал. Билли. Он слышал, как они поют, старый бродяга. Давно, конечно. Теперь такого не услышишь нигде. Да и вряд ли такое может повториться. Сейчас и чувствовать-то так разучились. Если бы только сподобил меня господь так же чувствовать, как эта старая черная сука с жирными щеками, и так же петь. Если бы у меня хоть раз так получилось, ничего бы мне было не надо. Никакого вашего бескорыстного служения делу, и этой созидательной мороки, и ваших митингов на Трафальгарской площади! Если бы я мог стать этой старой каргой! Выпрямиться, грудями громадными мотнуть вверх-вниз, вскинуть голову и заорать неслыханную красоту. Клянусь богом, я бы все за это отдал. Только куда мне! Мне теперь на все наплевать, даже на баб и темное пиво. А вот ты — смогла бы?

Джин. Не знаю. Правда не знаю. Наверно, я чувствовала бы то же, что и ты.

Арчи. Конечно. Но у тебя что-нибудь получилось бы. Ты и умнее и действительно что-то способна чувствовать, несмотря на все эти трафальгарские штучки. Не зря вас называют чувствительными: ты своих чувств прятать не умеешь. Покуда все вокруг сидят сложа руки, ты своими размахиваешь, как Петрушка, и, конечно, страдаешь за это. Но тебе еще придется руки спрятать, как всем прочим. Ты, наверно, думаешь, я просто старый болтун из мюзик-холла и мне, как старине Билли, пора наконец узнать правду: что нынче не в моде портмоне и лакированные туфли. Понимаешь, когда выходишь на эстраду, то воображаешь, что любишь всех, кто пришел на тебя посмотреть, а на самом деле — ничего подобного. Ты их не любишь, и никакая неслыханная красота из глотки не лезет. Поработав, можно приобрести хорошую технику. Можно улыбаться, черт побери, — улыбаться и выглядеть самым развеселым и разлюбезным парнем на свете, а разобраться — ты такой же мертвый и выпотрошенный, как все, и так же сложил лапки. Вот лицо, оно может расцвести теплотой и участием. Изо рта польются песни и самые кошмарные, совсем не смешные истории, но это мертвое царство ты не расшевелишь. Все будет напрасно, ты загляни в мои глаза. Они же мертвые. Я такой же мертвец, как это вялое стадо вокруг. Никакой разницы — ни я ничего не чувствую, ни они. Сплошные мертвецы. Ты мне лучше вот что скажи. Скажи мне такую вещь. Как бы ты отнеслась, если бы мужчина моего возраста женился на девушке, ну, скажем, твоего возраста? Не ужасайся. Я же предупредил — я совершенно бесчувственный.

Джин. Как ты можешь! Как ты можешь такое сделать!

Арчи. Ты слишком давно не навещала старика отца. Впрочем, мы всегда редко виделись. Ладно, забудь.

Джин. Ты шутишь! Как можно так поступить с Фебой, только не развод.

Арчи. Дети! (Смеется.) Дети! Что дети, что этот идиотский мюзик-холл— одно и то же. Ладно, не беспокойся за своего папашу, он еще занят судьбой нашего Мика. Так мне кажется, во всяком случае. Я же сказал, меня уже ничего не трогает. Как заявил один тип: «Я платил — развлекай меня». Пусть кто угодно вылезает и выступает, пожалуйста, мне плевать. Старик Арчи с глазами мертвеца давно умыл руки и вообще все чувства растерял по дороге. Вы бы, разумеется, не подумали, глядя на меня, что я был сексуален? Так вот, все не так, леди. Все не так и не то. Я из таких. Барменша в «Кембридже». Та самая, что так огорчила беднягу Билли. Я ведь спал с ней! А он и не знает…

Входит Феба.

Феба. Мне показалось, у вас кто-то есть. Снизу позвонили. Там полицейский тебя спрашивает, Арчи.

Арчи. Это налоговый инспектор. Налоговый инспектор. Скажи, я его жду. Я его жду уже двадцать лет.

Феба (к Джин). Мне показалось, здесь кто-то был. Как ты думаешь, зачем он пришел?

Арчи. Здесь только я и дочь моя. Я и дочь моя — от первой возлюбленной. Почему ты не едешь в Лондон? Скажи, а ты счастлива, что ты нормальна? Сам я не пропускал ни дня, верно, Феба? Ни единого дня. Мне всегда нужно было взбодриться под вечер, да и с утра иногда. Словно ветчинки перехватить. У всех одна проблема. Если только ты не Мик и у тебя вообще нет проблем. Впрочем, у него была проблема, но теперь он уже в дороге. Вот это мальчик без проблем. А я ни дня не пропускаю и даже успеваю дважды. Бедняжка Феба, что ты испугалась, не надо. Или они это делают, и им не нравится. Или они этого не делают, и им опять не нравится. Не пугайся, дорогая. Арчи снова пьян. Там налоговый инспектор, ничего страшного.

Феба. Фрэнк туда спустился…

Фрэнк (входит). Сволочи! Подлые сволочи! Они его убили! Убили Мика! Гнусные твари, — застрелили его! Мерзавцы!

Арчи (медленно поет в ритме блюза). О, господь, мне все равно, где меня зароют, все равно мне, все равно, где меня зароют, главное — моя душа к богу отойдет!

Фрэнк.