Феба (улыбается). Смешной. (Уходит с Джин.)

Арчи (к Билли). Хочешь еще маленькую на сон грядущий?

Билли. Нет, спасибо. С меня хватит.

Арчи. Ну, иди, иди, бродяга. (Наливает себе.) По лицу вижу, сейчас молитву запоешь.

Билли. А то нет!

Арчи. Я и не сомневаюсь. Ну, давай, для души. Потом допивай диво и спать.

Билли. Хорошо. Сейчас. (Выпрямляется в кресле и поет.)

Возвращается Джин.

Билли (слишком устал, чтобы продолжать. Направляется к себе в комнату). Спокойной ночи, Джин. Хорошо, что приехала. Завтра поговорим.

Джин. Обязательно. И ты меня в клуб берешь, не забудь.

Билли. Спокойной ночи, сын.

Арчи. Спокойной ночи, отец.

Билли уходит.

Джин. Папа…

Арчи. Да.

Джин. Ты что-то скрываешь.

Арчи. От тебя ничего не утаишь. Что ж, наблюдательность — мать искусства.

Джин. Что случилось? У меня весь день сосет под ложечкой. Как будто что-то должно произойти. Тебе знакомо?

Арчи. Да. Конечно. Мика в плен взяли. Дома пока не знают. Хотя в газете уже напечатано. Не имело смысла говорить им сегодня. Да и завтра уже близко. (Открывает телеграмму.) Они присылают такие телеграммы близким. Я ее сразу узнал. (Отдает телеграмму Джин и разворачивает завету.) Он как будто уложил немало этих арабов. А вот фотография твоего друга, из-за которого ты бесишься. На сей раз у него очень серьезный вид. Надо полагать, озабочен судьбой нашего Мика.

Джин. Я, пожалуй, еще выпью.

Арчи (пододвигает ей стакан). Что ж, Мик бы не одобрил, если бы мы прекратили наш праздник. Выпьем за него, и дай ему бог удачи. Ему и налоговому инспектору. У тебя премьер-министры, у меня — собаки. Монахини, попы и собаки. Я тебе не рассказывал, как однажды буквально возгордился собой, о чем благоговейно вспоминаю до сих пор? Шел я как-то по набережной, и вроде бы даже здесь. Лет двадцать пять назад, я тогда совсем был молодой. И вот иду я по набережной на свидание с одной, как мы тогда говорили, пышечкой. А может, цыпочкой. Нет, так еще раньше говорили. Не важно. Главное, было хорошо. Так вот, шел я по набережной, совсем один и с очень серьезным видом. (Пауза.) И подходят ко мне две монахини… (Пауза.) Две монахини… (Откидывается на стуле. Лицо его выглядит осунувшимся. Поднимает глаза на Джин и пододвигает к ней бутылку.) Поговори со мной.

Билли. Я знал, они его долго не задержат. Не посмеют.

Феба. Через пару дней дома. Просто не верится.

Билли. Не посмеют, не те времена. Кретины они безмозглые. Навидался их до войны. Помнишь, я выступал в той программе, Феба?

Феба. И чего им его держать, он ведь мальчик совсем. Не пойму. Какой им от него прок? На что он им нужен?

Билли. Поганцы. Меня посол тогда пригласил, между прочим. Преподнес коробку гаванских сигар.

Джин (из-за кипы газет). Что ж, семья Райсов опять знаменита.

Билли. Вот такой длины каждая. Давненько такой сигары не курил.

Феба. Любит хорошую сигару. Я иногда ему чируты покупаю. Дешевенькие, конечно, но ему все равно приятно, правда, папа?

Билли. Конечно, приятно. Это Джин мне купила. Ты что, не помнишь?

Феба. Верно, совсем забыла.

Билли. Память у тебя как решето!

Феба. Я всегда была тупица в школе. Все вот об Арчи беспокоюсь. Очень боюсь, что он расстроится. Что ничего не выйдет и Мика не отпустят домой.

Билли. Прости меня, Феба, но ты такую несусветную чушь несешь, что и слушать невозможно.

Джин. Они дали гарантии.

Билли. Гарантии, поцелуйте меня в зад. Да если бы жизнь нашего Мика хоть немного зависела от их гарантий, то можно было давно попрощаться и разойтись.

Феба (с газетой на коленях). Наши держат самолет наготове, чтобы доставить его домой.

Билли. Гарантии… это все дипломатические выражения. Наши знают цену таким гарантиям.

Джин (читает). «Верните его домой». Через несколько часов сержант Райс будет на пути домой в специально выделенном самолете.

Билли. Им ничего другого не остается.

Джин. Похоже, у нас будет свой собственный герой.

Билли. Каждый бы поступил так же. В каждом что-нибудь заложено. Конечно, не все пробиваются наверх. Это уж как повезет. Мне вот всегда везло. Серьезно, я был не промах. И посол этот, сэр какой-то Пирсон, любезный такой, породистый. Он мне сказал, что я ему нравился больше всех артистов. Больше Джорджа Роби.

Феба. Ну какой им прок от мальчишки, он ведь мальчишка еще.

Джин. А вот еще пишут…

Билли. Ему везет. Мне тоже везло. Серьезно, я тоже был не промах.

Джин (читает). «Лейтенант Пирсон, Лестерского полка, находился с сержантом Райсом почти до самого момента его пленения. Он сказал, что Райс убил не менее семи нападавших».

Билли. Как ты сказала — Пирсон?

Джин. «Вероятно, у него кончились патроны, когда он оказался в окружении. Молодой Райс был не из тех, кто сдается». (Пауза.)

Феба. Не хочу, чтобы Арчи огорчался. Еще ему не хватало. Мало у него других неприятностей. Он и так их никогда не расхлебает.

Билли. Каких-нибудь два дня — и Мик сидит здесь с нами и сам обо всем рассказывает.

Феба. Помню, в детстве мама пообещала сводить нас на сказку, а потом что-то случилось и она не смогла. Не помню почему, наверно, денег не было. Тогда на галерку пускали за шестипенсовик. Бедняжка мама, она нас повела туда позже, но дорого яичко к Христову дню. Никакого удовольствия уже не было. Уже перегорело. Неделями мечтала, как пойду на сказку. Нет, нельзя загадывать вперед. Потом одно расстройство. Вот и Арчи так же. Любит вперед загадывать. А потом ничего не выходит.

Билли. Дурак он.

Феба. Слишком он хороший человек, вот его беда. Люди не умеют этого ценить. Давайте закончим бутылку. Арчи еще принесет, когда вернется.

Билли. Старому конец. Крышка. Я ему давно говорил. Не хочет слушать. Никого не хочет слушать.

Феба. Арчи все хочет по-своему делать. Публике что надо — немного нервы пощекотать, да чтоб подешевле. (К Джин.) Давай выпьем пополам что осталось. Мы все должны — как это говорится?..

Билли. Не знаю, о чем ты.

Джин. Идти на компромисс?

Феба. Она знает, что я хочу сказать. Правильно, милая. Вот так тянешь, надрываешься, а потом приходит время, когда сил уже ни на что нет. Это даже не поражение, а впрочем, может, и поражение. Просто здравый смысл. (К Джин.) Он тебе что-нибудь сказал?

Джин. Что именно?

Феба. Ну, что-нибудь. Он ведь мне ничего не рассказывает, говорит: «Не волнуйся» — и больше ничего. Фрэнк сказал, что труппа в субботу только половину жалованья получила и что рабочие сцены, должно быть, уйдут от него, потому что…