В башне. С каменными полами и арочным окном. В своей собственной? Свет вроде знакомый, но все казалось таким маленьким, и стены были голыми. Стоило сделать несколько шагов вперед, и странный плач стал громче. Посмотрев вниз, Рапунцель обнаружила у своих ног корзину, полную одеял, в которых кто-то двигался и хныкал в свете голубоватого огня. Меж складок высунулся крохотный кулачок, и Рапунцель удивленно ахнула. Она никогда не видела младенцев, но знала, как они выглядят, и знала, что Ведьма принесла ее в башню совсем маленькой. Значит, это... она сама?

Рапунцель присела на колени перед корзиной и попыталась откинуть одеяло. Ей хотелось увидеть малыша и, если получится, успокоить его, но рука прошла сквозь одеяла точно так же, как проходила сквозь Джека. Рапунцель могла только смотреть, как крохотный красный кулачок машет туда-сюда. Ей хотелось, чтобы ребенок смахнул накидку с лица, но для этого он был слишком слаб.

Рапунцель огляделась, удивляясь, почему в башне нет Ведьмы. Может быть, она вылезла из окна? Или Перводрево показало воспоминание кого-то другого? Башня точно не та — голубой огонь горел в камине совсем другой формы. Кресло-качалка стояло там, где в ее башне была ванная. И среди книг на полках не нашлось ни одной знакомой, они все были о ведьмовстве и других видах волшебства. И кровати под балдахином тоже не видно, только деревянная колыбель в центре комнаты.

Зато цвели розы. Везде. На потолке и на стенах, душистые и прекрасные. Где бы эта башня ни находилась, она явно Ведьмина.

Топот копыт и крики людей заставили Рапунцель обернуться к окну. Два крюка зацепились за каменный подоконник.

— Поспеши, Филип! — крикнула женщина. — Они там? Они живы? Скажи же мне!

Крупная рука с набухшими венами ухватилась за камень, и на подоконник взобрался очень красивый мужчина. Рапунцель казалось, что она его уже видела, но не могла вспомнить когда и где. Он блестел от пота, светлые волосы курчавились на висках и надо лбом. Зеленоглазый, с чуточку кривым носом, который делал его лишь привлекательнее, и с изящными скульптурными губами. Рапунцель обнаружила, что пялится на незнакомца. Хоть ее и учили всю жизнь, как обращаться с принцами, которые заберутся в башню, сердце затрепетало, а кровь разгорячилась. Вот, подумалось ей, принц, за котором она могла бы пойти далеко-далеко, за тридевять земель.

 Тот самый Филип, которого любила Ведьма.

Он свесил ноги и встал на пол. Корона его сияла, накидка развевалась. Увидев корзинку с ребенком, он опустился перед ней на колени и откинул одеяло. Рапунцель наклонилась, чтобы рассмотреть малыша.

— Валор здесь! — закричал Филип. — Он дышит! Он жив!

Он поднял ребенка — в его руках тот казался крохотным и хрупким, — и Рапунцель уставилась в розовое сморщенное от плача личико.

Это не она.

— Сынок, — сказал Филип и прижал маленький лобик ко своему широкому лбу.

— Где Джастис? — снова закричала женщина, на этот раз ближе. — Она жива? Скажи, что с ней тоже все в порядке!

Филип вернул ребенка на место и отодвинул корзинку. Рапунцель впервые заметила, что в комнате есть вторая, — та стояла позади первой и тоже была полна одеял.

Филип сунул сильную, но дрожащую руку в корзину и вытащил не ребенка, а изящно надписанное послание со своим именем. Рапунцель сразу узнала почерк Ведьмы.

Филип развернул письмо и быстро проглядел его. По мере чтения лицо его исказилось сначала от ярости, потом от ужаса.

— Энвеария, — прошептал он. — Нет...

За подоконник ухватилась белая рука, и в башню ввалилась темно-рыжая женщина. Она подбежала к первой корзине и упала на колени. Прижав ребенка к груди, она расплакалась:

— Сыночек, сын мой.

Покачиваясь, она подняла на Филипа несчастный взгляд и со слезами в голосе спросила:

— Где Джастис?

Филип не ответил, лишь по-прежнему оцепенело глядел на письмо, словно статуя.

И внезапно Рапунцель поняла, где она его видела. Принц Порыв из Синего царства, тот, кто обрезал ей волосы и был превращен в камень. Принц Филип был так на него похож, что они казались одним человеком.

Филип смял письмо в кулаке.

— Ответь мне! — Женщина оттолкнула первую корзину и подтянула к себе вторую — безо всякого труда, корзина была совсем легкой.

По-прежнему держа одной рукой ребенка, женщина, задрожав, прошептала:

— Здесь ее нет, ее нет здесь...

— Фелисити, ведьма...

— Ее забрала ведьма? — Фелисити схватила Филипа за рукав свободной рукой. — Почему? Откуда ты знаешь?

— Я знал ее, когда она была смертной.

Страх на лице Фелисити сменился гневом, и она спросила так тихо, что Рапунцель еле расслышала:

 — Ты ее знал?

Принц Филип склонил голову.

— Ты найдешь их, — по-прежнему прижимая Валора к груди, сказала Фелисити, наступая на мужа. — Тебе не будет покоя, пока моя дочь не окажется у меня в руках, а ведьме не придет конец.

Башню затопил свет. Слепящее полуденное солнце заставило Рапунцель сощуриться. За окном пели птицы, приятный ветерок, гулявший по комнате, обдувал ей лицо, но она отвернулась. Потому как поняла ужасную правду. Она не первая, кого Ведьма принесла в башню.

На самом деле, Ведьма принесла двух других детей и, видимо, оставила одного из них себе. Джастис, дочь принца Филипа. Интересно, что с ней случилось?

— Я должна выбраться отсюда!

Рапунцель огляделась в поисках той, кому принадлежал голос.

— Пожалуйста, послушай меня...

Второй голос принадлежал Ведьме.

Рапунцель встала. Ведьма прямо перед ней была больше похожа на ту, какой помнилась. Не с таким молодым и гладким лицом, как обычно, но одетая просто. Они снова находились в башне, однако камин, обстановка, форма камней стены и арка окна опять были другими. Их по-прежнему окружали сотни роз: они вились вокруг столбиков кровати, образуя над ней навес, под которым лежал голый матрас, на котором не было ни простыни, ни покрывал, ни одеяла.

— Прости меня, — сказал первый голос, и Рапунцель поняла, что он идет от окна. Она повернулась к нему.

Там, сжимая в руке простыню, сидела девочка младше Рапунцели как минимум на несколько лет с короткими темными кудрями и с кожей желтоватой, как у больных. В глазах ее блестели слезы.

— Я не хочу уходить от тебя, — сказала девочка. — Ты спасла меня от розовых солдат, вылечила и давала мне столько еды и такие красивые игрушки.

— Тогда останься со мной, Амелия, — взмолилась Ведьма. — Я могу дать тебе еще больше, если останешься.

— Я скучаю по игре на солнце, — ответила ей девочка, по-прежнему сжимая в руке простыню, точнее, ее кусок. Рапунцель поняла, что Амелия разорвала простыню на полосы и связала их вместе, и то же самое сделала с одеялом и покрывалами. Конец самодельной веревки был привязан к одному из столбиков кровати. Остальное лежало у самого окна у ног девочки. Похоже было на то, что веревка так же длинна, как коса Рапунцели — достаточно, чтобы спуститься по ней на землю, если захочешь.

— Я могу дать тебе солнце! — сказала Ведьма. — Я уберу крышу башни, если ты хочешь!

— Я хочу бегать, — сказала Амелия. — Я сижу здесь уже два года. Я больше не вынесу.

— Где ты будешь жить, если вернешься на землю? Что будешь есть?

— А ты мне не поможешь? Ты перестанешь любить меня?

— Единственная причина, по которой ты хочешь уйти, — продолжала Ведьма, не отвечая на вопросы, — это свобода, которую ты помнишь. Но тебе не нужно помнить — я помогу тебе забыть. И тогда ты останешься здесь и у тебя будет все, чего захочешь.

— Поможешь забыть? — нахмурилась Амелия. — Что ты имеешь в виду?

Рапунцель сглотнула внезапно возникшую во рту горечь.

— Стоит тебе попросить, и я заберу твои воспоминания о войне, о солдатах, о боли — обо всем. Ты будешь помнить только это место и меня. И будешь счастлива здесь.

Амелия в ужасе отпрянула:

— Но тогда это буду уже не я!

— Конечно ты!

— Нет. Я... — Амелия покачала кудрявой головой. — Я буду пустой.