…Павел Калитин познакомился с «иностранцем» и старичком в отделении милиции, которое обслуживало ГУМ. Уже ушли шумные, взволнованные французские туристы, бесконечное количество раз приносившие свою благодарность советской милиции, задержавшей аферистов. А те чувствовали себя весьма спокойно: сняли пиджаки, положили их на колени, покуривали. Ждали, когда приедет за ними из МУРа Теплов.
— Это главный специалист вот по таким субчикам-мошенникам, — сказал Павлу дежурный по отделению, когда он поинтересовался, почему никто из здешних оперативников не занимается жуликами. — Наше дело помочь их задержать. А уж вся работа над личностью обвиняемых начинается там, на Петровке, 38.
В своем свободном пиджачке и светлых лавсановых, по-модному узких брюках Теплов никак не походил на сотрудника розыска, да еще с такой грозной репутацией. Он очень мирно, совсем по-домашнему, то и дело отирал большим светло-зеленым платком свое моложавое, хорошо выбритое лицо и столь же гладкую голову, не то уже начисто лишенную какой-либо растительности, не то отлично побритую.
— Да, да. Очень жарко. День добрый, Фридрих Дмитриевич. — Воспитанные жулики один за одним корректно привстали с деревянного дивана и поклонились Теплову.
— Здравствуйте, Ганзеев, здравствуйте, Дашкевич. Когда же, наконец, утихомиритесь? Пора и на пенсию. Не надоело по тюрьмам скитаться?
— Если откровенно сказать, то несколько наскучило. Но ведь каждому свое. Мне лично много не надо, мне нужно только лишнее. Вероятно, последнее обстоятельство и приводит к некоторым недоразумениям. И меня и партнера, — ответил Ганзеев. Дашкевич только согласно кивал головой и в разговор с Тепловым не вступал. — Мы ведь от принципа курицы исходим, Фридрих Дмитриевич.
— Что еще за принцип?
— А как же. Народный эпос отмечает: «только курица от себя лапой отгребает».
— Бросьте фиглярничать, Ганзеев. Собирайтесь. Надо ехать.
— Нет, верно, Фридрих Дмитриевич. Еще незабвенный Вильям Шекспир, если не ошибаюсь, в «Отелло» выразил в стихотворной форме эту мысль: «Я предпочту быть умным. Честность — дура. И губит тех, кто с ней».
— Щеголяете эрудицией. А на что вы ее тратите? На блеф, мелкое жульничество.
— Если быть точным, Фридрих Дмитриевич, не очень мелкое. Продать этот вот «бриллиант» за полторы тысячи рублей или в инвалютных банкнотах за сумму, ей адекватную, — не так уж неприлично. Вы не находите?
— Нахожу. Как только при столь грубой работе удается вам надувать неглупых людей?
— А мы с дураками не работаем — надо, чтобы люди понимали свою выгоду…
С разрешения Теплова Павел поглядел на «бриллиант», который мошенники пытались продать как фамильную драгоценность. В вишневой сафьяновой коробочке, на вишневом же бархатном ложе лежал, посверкивая гранями, искусно ограненный… осколок графинной пробки. Видно, немало потрудился бывший ювелир Дашкевич. Он даже имя дал своему детищу: «Иоанн». Что означает «благодать», «милость божья», как разъяснил образованный плут Ганзеев, утверждавший, что на клиентов из-за рубежа именно это впечатляющее сочетание слов оказало решающее психологическое воздействие.
Теплов посадил своих старых знакомых в маленький юркий «газик» с решетками на стеклах кузова, машина взвыла сиреной и умчалась.
Воспользовавшись затишьем в работе штаба дружины, который всегда наступал к закрытию универмага, Павел прикрыл дверь и поудобнее устроился в старом, изрядно изъеденном временем, но еще прочном деревянном кресле, невесть как оказавшемся в комнате, которую отвели под штаб. Глухой слитный шум толпы, затоплявшей огромный магазин, доносился сюда неровно, как-то волнами, и не мешал, а скорее помогал думать. Уже совсем близок тот день, в который Павлу зададут вопрос: «Куда?» А он должен ответить на этот вопрос сегодня, сейчас. Руководитель научно-студенческого кружка уже не раз затевал с ним разговор насчет аспирантуры: что-то было, очевидно, рациональное в тех докладах, которые Павел готовил. Беседовали с некоторыми студентами-старшекурсниками, в том числе и с ним, работники прокуратуры, подбиравшие себе заранее наиболее подходящие кадры из будущих выпускников. Так куда? Как быть? Кем быть? Даже смешно. Неужели снова пришел к тому же? Казалось, дорога избрана, а она, выходит, опять разбегается направо-налево?
Любопытный это процесс — выбор действительного призвания. Хорошо, когда в детские, юношеские годы определилось тяготение к искусству ли, к науке либо к определенной профессии. А как быть, если вот-вот аттестат зрелости тебе вручат, но совсем еще неясно, за что же браться? Как не ошибиться в том главном, чем живет человек? Обстоятельства настойчиво толкают его к одному, а душа лежит совсем к иному, еще и не осознанному роду деятельности.
До сих пор текла жизнь Павла в общем и целом довольно ровно. Ну, пусть из девятого класса ушел: директор школы посчитал, что в ее стенах не должно быть драк, даже если они возникали на принципиальной почве. Ладно, формально директор, конечно, был прав. Зато один из первых автобусов стал возить Павла в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, в учебно-опытном хозяйстве которой прибавился еще один рабочий. Десятилетку окончил в школе рабочей молодежи. И… решил стать моряком. Поехал в Таллин. Моряком не стал, помешала морская болезнь. Возвратился в Москву. Опять сел за книги. Начал готовиться в университет, задумав, к великому торжеству родителей, поступить на биологический факультет. Дома только и считают за науки биологию да ботанику, а они ему так же безразличны, как, например, лингвистика или там архивное дело. Только с отчаяния взял курс на биофак, потому что не разобрался в себе самом.
Книги и спорт — вот разве два увлечения, без которых Павел пока совершенно не представлял своего существования. Что касается спорта, то тут все было ясно и просто. Очень рано, в тринадцать лет, узнал он, что такое ни с чем не сравнимый восторг победы над самим собой, радость постоянного возвышения над тем пределом, который вчера казался недостижимым. Гимнастика и баскетбол, позже бокс, вольная борьба и мотоцикл. Павел очень быстро шагал по ступеням мастерства и, достигнув его в одном виде спорта, обращался к другому. Уже никак нельзя было назвать подростком этого крепкого парня, с немного коротковатой шеей, которая, как у каждого завзятого тяжелоатлета, обозначалась у основания длинными пологими мышцами, переходившими в чуть покатые широкие плечи. А он все накапливал и накапливал силу, ловкость, спортивное умение. Вероятно, ему постоянно хотелось видеть перед собой препятствия, которые нелегко было бы преодолевать.
А что происходит с ним сейчас? К книгам и спорту нежданно-негаданно прибавилось еще одно увлечение. Да какое! Он даже себе не решался еще признаться, не то что родителям, куда тянет его теперь больше всего. Может, нашел свое «единственное»?..
Собственно, виноват во всем был именно спорт. Горком комсомола подбирал крепких ребят, чтобы направить их в бригады содействия милиции. А кому же, как не Павлу, перворазряднику, на равных боровшемуся с мастерами спорта, кому же, как не ему, возглавить один из отрядов? Серега Шлыков и еще с десяток нехлипких ребят из Марьиной рощи тоже стали вместе с Павлом бригадмильцами. С большим рвением занимались они, как говорило милицейское начальство, «профилактикой» в центре города.
— Будем тебя, Калитин, прописывать в отделении. Или в штат брать. Все равно ты и днюешь и ночуешь у нас. Как только терпят тебя в Тимирязевке?
Начальник отделения милиции майор Александр Титыч Миронов нечасто расщедривался на похвалы. И за этими его шутливыми фразами скрывалось признание того, что Павел и его отряд действовали как надо.
А Павлу все больше нравилось новое комсомольское поручение. Часами мог он просиживать над картой района, который обслуживало отделение, придумывал разные хитрые приемы борьбы с хулиганами, спекулянтами, карманниками, менял точки постов, время обходов, маршруты. И все чаще начинал подумывать, что… просто не имеет права идти на биофак. Родители, разумеется, будут недовольны. Они считают, что дети непременно должны стать биологами. И не понять их нельзя — ведь такова давняя семейная традиция, поддерживаемая многими поколениями Калитиных. Уже надо было подавать документы в вуз. Но в какой?..
