Укус!

Стоп.

Стоп.

Стоп.

Надо сделать усилие.

Надо превозмочь себя.

Иначе — все было бессмысленно. Иначе не надо было совершать этого. Тут какая–то западня, хитрая ловушка природы: чем больше наслаждение ты хочешь получить, тем больше боли тебе придется испытать, больше неприятного пережить. Все равно — или ли «до», или после. «Тоска после акта», воспетая поэтами «серебряного века», наступает «после». Тебе же по–настоящему повезло — сперва страшная мука, а затем — райское наслаждение… И толстый–толстый слой шоколада.

Поставил машину на стоянку, заглушил мотор.

Отделение милиции: сделанная из старого кинескопа светящаяся вывеска с полустертыми красными буквами, скрипящая на сыром мартовском ветру, заплеванный, пропахший мочой и гуталином темный подъезд, серый, ноздреватый утоптанный снег.

Сюда.

Главное — не волноваться, главное — вести себя с достоинством.

Ты — Марк Юний, а они — плебс. Они должны тебя принять с почтением, подобострастно, чтобы потом внукам об этом визите рассказывать…

И вообще: Caveant consules [20].

Храни достоинство, гражданин Брут.

Осторожно открыл дверь, сдерживая дыхание, вошел в подъезд.

«…простите, а где тут.„»

«,..по какому делу?..»

«…хочу сделать заявление…»

«…третья дверь направо…»

Ободранный канцелярский стол, мент поганый за столом — волосы жирные, точно сливочным маслом смазанные, наверное, как в Москву на лимитное место приехал, так и не мылся с тех пор.

«…простите, я хочу…»

«…обождите…»

«…я хочу сделать заявление…»

«…не видишь, я занят…»

Хлопнул папкой с маленькими синими змейками вместо тесемок, завязал на хвостики, отложил в сторону и — устало:

— Чего?

— Пришел сделать заявление…

— Слушаю.

«…тот, что по телевизору… сегодня… передали… портрет на черном фоне... ну, Влад Листьев — убит… Короче — я его и убил…»

Милиционер недоверчиво посмотрел, почесал обгрызенным карандашом за ухом.

— Эй, Вась, а Вась, иди–ка сюда…

Из–за неплотно заткрытой двери:

— Чё те, Витек?

— Да вот, еще один…

— Что?

— Ну, сознаваться…

— Который за сегодня?

— Четвертый…

— Гони в шею.

Захлопал ресницами, оглянулся — из двери соседнего кабинета уже выходил Вась…

Маленькие, цвета заполярного неба глазки, серая кожа, крупинки перхоти на лацканах, прокуренные желтоватые усики.

У большинства московских ментов абсолютно одинаковая внешность: наверное, когда они сюда на лимитные места устраиваются, то вместе с засаленной предыдущей партией лимиты униформой получают в каптерке и эти обесцвеченные водкой глазки, и поджатый рот, и светлые усики, и обкусанные ногти на сосисочных пальцах, а вместе со всем этим — чувство безграничной власти надо всем, кто этими вещами не обладает.

Подсел, улыбнулся, дохнул табачищем — точно старому другу.

— Убил, гришь?

— Да…

— Ну, расскажи…

— Что?..

— Как убил?

— Застрелил.

— Из чего?

— Из пистолета.

— Пистолет где?

— Выбросил.

Недоверчивая усмешка, полупрозрачное лицо иди– ота–службисга, голубые, пропитые глаза.

— Куда выбросил?

— В речку...

— Где выбросил?

— С моста, на Кутузовском…

— Когда выбросил?

— Сразу, как убил.

— Почему выбросил?

— Испугался…

— Чего испугался?

— Что найдут…

— Что найдут?

— Пистолет…

— Кто найдет?

— Вы…

— Откуда он у тебя оказался?

— В траве нашел.

— Когда нашел?

— Года полтора назад…

— Где нашел?

— Под зданием Парламента…

— Пришел сюда зачем?

— Признание сделать…

— О чем?

— Об убийстве…

— Документы есть?

Да, паспорт взял с собой, ведь знал, куда шел, зачем шел, тем более, что там ведь сразу, на первой же странице красивым каллиграфическим почерком раба–писца выведено:

Имя: Марк

Отчество: Юний

Фамилия: Брут.

«Aut Caesar, aut nihili»

Полистал паспорт, глянул зачем–то прописку, протянул обратно.

— А убил зачем?

Не скажешь же этому Вась, зачем убил! Может быть, банк «Империал» он еще и знает, но — не дальше.

А тот смотрит недоверчиво своими пропитыми глазками, маленькой змеиной головкой качает:

— Ну–ну…

Отвернулся — будто бы пустое место перед ним, а не сверхчеловек со своим священным эго.

— Витек, помнишь, нас подполковник предупреждал, когда Александра Меня, ну, попа этого, выкреста, грохнули, человек семьдесят созналось?

Витек — не глядя:

— Угу… Семьдесят семь.

— И все, как один — психи.

— Точно.

— Всех на обследование в дурдом отправили?

— Ага…

— Сегодня ко мне уже двое приходили, посмотрел — тьфу, пидарасы, малолетние. Один, идиот хренов, еще и вязаную шапку горшком специально натянул — ну, как у того, что на фотороботе. — Обернулся, наконец: — ты вообще кто такой?

— Студент.

— Что учишь?

— Историк.

— Истории сочиняешь?

— Изучаю.

— Чё там за истории?

— Ну… Древний Рим, Цезарь, Брут, там. всякое, короче…

— Значит — ты его грохнул?

— Ну да…

— Ну–ну… Листьева этого …ва киллеры профессиональные грохнули, мафия там какая–то с «Останкино», с рекламы — рекламу смотришь? Не нашли, значит, языка с этим клиентом, газеты читать надо. Киллеры, а не студент. — Протянул портреты фоторобота: — Ну, на кого из них ты похож? Ни на кого. И их двое было, а не один. В следующий раз, когда еще кого–нибудь грохнут, если сознаться захочешь, то сперва хоть «Вести» смотри или газеты читай. Овладевай знаниями, понял? Ленин чё сказал? а то сказал: «учиться учиться и учиться…»

— Товарищ старший лейтенант…

— Чё?

— Но я…

— Чё еще?

— Признание…

— Ну, хорошо. Писать умеешь?

— Умею…

С мерзким грохотом выдвинул ящик стола, бросил на стол несколько смятых листков сероватой писчей бумаги, прикрыл пятерней с тупыми обгрызенными пальцами.

— Витек, дай ручку…

— Самому нужна.

— Ну, на минутку…

— Да иди ты нах!

— Витек, пусть он напишет и отстанет. Житья от этих … нет, тут с организованной преступностью надо бороться, а они, маньяк на маньяке …вы, только и знают, что под ногами шастают…

Маньяк?

Он так сказал?

Откуда он знает?!

— Витек, только на минутку. Надо, чтобы все по закону было. Ты ж понимаешь…

— На, подавись…

Грохнул пятерней по листу бумаги.

— Пиши.

Писать?

Ну, хорошо. Вот — что только?

Не верите?

Ну, хорошо: сейчас напишем…

Написал. Все подробно, все так, как чувствовал, как понимал, все — и про эго тоже.

Ведь главное — это!

Подвинул листок старшему лейтенанту, с шумом выдохнул воздух — точно гора с плеч.

Уф–ф–ф…

— Все?

— Все.

Взял заявление; прочитал — беззвучно, как все малограмотные читает, шевеля губами.

— Не понял…

— Что, товарищ старший лейтенант?

— …«Марк Юний Брут…», «…он станет моим Цезарем…», «…питоны и гадюки…», «…экзестенциализм…», «…удовлетворение…», «…мое эго…» Эго — что? Эт–то что такое?

Казенные глазки моргают — непонятливо так, усики топорщатся…

— Ты чё это сюда пришел?

— Товарищ старший лейтенант…

Отвернулся.

— Витёк, ручку на!

— Ага… Ну, чё он там написал?

Товарищ старший лейтенант с кривой усмешкой протянул листок Витьку.

— На.

— Чё?

— Почитай.

— Ага…

Читает, подперев голову рукой.

— Ты чё это — издеваться над нами пришел — да?

— Товарищ дейтенант…

— Нет, Вась, он точно маньяк… Еще ручку у меня для такой …ни просил…

Скомкал признание, бросил в мусорку. Поднялся пружинисто, подошел вплотную.

— Так: сейчас сюда приедит один мой друг, хороший такой дяденька в белом халате. Пульс тебе измерит, и все такое остальное…