— Разве атаман Платов на левом фланге не разгромил уланов? — наморщив лоб, нарочито громко поинтересовался у сопровождающих его армейских чинов Александр Первый. Заметив, что вестовой может упасть, приказал. — Санитара сюда.

Когда окровавленного офицера уложили на носилки и унесли, император снова обвел хмурыми глазами согнавшую с лиц радость пышную свиту:

— Нам доложили, что донские казаки напрочь разбили уланов и добежали до вершины холма первыми. Это так?

— Так оно и было, речь здесь, видимо, о другом соединении, — выехал вперед генерал со звездой и знаком ордена Александра Невского на борту парадного мундира. — Простите, Ваше императорское Величество, скорее всего, корпус этого Лефевра находился в засаде, или был приставлен охранять подходы к городу Парижу.

Самодержец нервно подергал уголками губ, потеребил пальцами в белых перчатках поводья. Затем снова посмотрел на раскинувшийся у ног Париж.

— Надо упрямого Лефевра разбить, чтобы не началась цепная реакция, — решительно сказал он. — Генерала Платова сюда.

— Он легко раненный, находится в санитарном поезде, — продолжил пояснения тот–же армейский чин. — А донские казаки отошли за оборонительные редуты. Прикажете их поднять?

Император огладил подбородок, раздумчиво качнулся в стременах. Затем сказал:

— Не надо, донцы отдых заслужили. Кто на данный момент не оставил передовых позиций?

— Кроме донцов и ходивших в лобовую атаку пехотных гренадеров, на местах остались все. В том числе кавалерийский полк гусар и Кавказский корпус под командованием генерала Ермолова.

— Передайте Ермолову наше повеление, чтобы немедля готовил конников в атаку, — император скрипнул кожей седла, развернув ахалтекинца, вновь поскакал на только что оставленную им вершину холма, увлекая за собой остальных. Ветер подхватил длинные метелки украшавших свиту разноцветных перьев, превратив их в заполоскавшийся в теплых струях воздуха мохнатый шлейф.

Терские казаки еще не успели как следует перевязать боевые раны, когда в расположении их части самолично объявился генерал Ермолов. Осадив коня в середине привала, он поднял вверх руку, сопровождавшие его офицеры молча выстроились за генеральской спиной. Приводивший в порядок боевое оружие Гонтарь вскинул чубатую голову, сверкнул блестящими глазами на возившегося рядом своего дружка:

— Слышь, Дарган, не иначе начнет уговаривать взять самого Наполеона Буонапартия, — почесал он затылок. — Как ты, согласный на то, чтобы поймать супостата и засунуть его в мешок?

— Под Наполеона донских казаков назначили, — втыкая шашку в ножны, откликнулся тот. — А нам выпал зверь помельче.

— А вот мы щас послушаем.

Через несколько моментов ведомая Назаром Лубенцовым сотня терских казаков в составе крупного кавказского отряда на полном скаку покидала временный привал, устремляясь в обход только что взятого с боем холма. За спинами воинов крыльями трепыхались полы черкесок, взлетали помеченные кожаными крестами развязанные башлыки, над папахами вились белые курпеи. Гривы дончаков и кабардинцев стелились по ветру черным, коричневым, белым пламенем, за мельканием резвых ног невозможно было уследить — кони словно плыли по воздуху, неся на спинах невесомых всадников. Они походили на кучу облаков, гонимых теплым весенним ветром в сторону столицы французской империи. Лишь блестевшие в солнечных лучах концы пик, ряды газырей на грудях да эфесы шашек напоминали о том, что несмотря на воздушность, облака были грозовыми.

За холмом, за которым открылась панорама города Парижа, уже кипела ожесточенная битва, из свалки выскакивали отдельные группы пеших гренадеров, перезаряжали ружья и снова приближались к великой толчее, стараясь пробить в ней проходы.

— Пики к бою! — на всем скаку сотник привстал в стременах, повернул лицо с разинутым ртом к летящим за ним всадникам. — Шашки во–он, в атаку галопом ма–арш–ш!

Сотня ощетинилась железными наконечниками, разбежалась веером вдоль внешнего фланга боевых действий для наиболее удачного броска. Каждый выбрал жертву, которую успел ухватить вспыхнувший огнем глаз. Когда до противника оставалось расстояние в несколько лошадиных корпусов, древка в руках конников пришли в движение, одни вознеслись в воздух, другие уперлись торцом в седло, чтобы удар получился весомее. В этот раз Даргану не пришлось нашаривать брешь в железном панцире противника, потому что уланы относились к легкой кавалерии и доспехов не надевали. Они были затянуты в зеленые с красным мундиры с петлями из золотых веревочек. Заметив окруживших кучку гренадеров неприятельских всадников, он направил кабардинца туда. Солдаты подняли ружья вверх, стараясь защититься от шквала ударов острыми саблями, длинные штыки стали бесполезными. Уланы с плеча секли головы так, как бабы рубят капусту. Отлетали охватывавшие приклады пальцы, падали на землю кисти и руки до предплечья. Зрелище походило на расписанные на потолках какого–то французского монастыря сцены из ада, там тоже под ножами отскакивали головы и уши. Дарган направил копье на толпящихся уланов, наконечник по касательной порвал горло одному и воткнулся в висок второму. Дальше путь преграждало месиво из человеческих тел и лошадиных крупов, кабардинец осел на задние ноги, забил копытами в кровавую стену. Пользуясь охватившим людей азартом, Дарган дернул пику на себя, вонзил ее в грудь очередного врага. Душа француза легко рассталась с его телом — он успел вцепиться в древко и замертво упал под ноги хрипящих коней. А казак уже рвал шашку из ножен, им снова владело бешенство, пришедшее на смену нервной дрожи.

Увидев казачьи черкески, воспряли духом гренадеры, они повернули штыки против французов, стараясь проткнуть животы всадникам, брюха лошадям и все, что попадалось под острие, с упорством приговоренных к смерти людей. Солдат с крестьянским лицом никак не мог пробить защитную бляху на груди у вражеского коня, он расставил ноги, с силой надавливая на приклад. Видно было, как пускал он пузыри соплей, как успел возненавидеть и саму мужицкую кормилицу, и всадника на ней. Крепкий крестьянин тужился до тех пор, пока боровшийся с казаком улан с полным набором орденов на кителе не обратил на него внимание. Перекинув саблю в левую руку, он играючись отсек мужику лохматую голову и снова включился в драку. Подсмотренная за мгновения боя сцена передернула Даргана от макушки до кончиков пальцев на ногах, он протиснулся поближе к улану и так–же походя полоснул того по затылку. Больше не оглядываясь, пошел рубить направо и налево, всякий раз оттягивая шашку назад за удобную деревянную ручку, чтобы рана открывалась смертельная. Жуткий хряск с дикими вскриками сопровождал каждое его движение, заставляя противников уворачиваться от поединка, искать спасения за спинами товарищей. Но и там их доставала смерть в лице вставшего на тропу войны терского казака, молодого парня, с молоком матери впитавшего в себя вечную борьбу за собственную жизнь в диких Кавказских горах.

Дарган очнулся тогда, когда вокруг вдруг образовалась пустота, заполненная лишь безлюдными улицами близкого каменного города. Впереди не осталось ни одного противника, никого, кто мог бы воспрепятствовать продвижению. Держа наготове шашку, он крутнулся в седле и понял, что поза грозного воина больше не нужна. На обширном пространстве продолжали убивать друг друга кучки пеших со всадниками, оттуда несло запальным дыханием и запахом смерти. Прискакавшие на подмогу драгуны императорского гвардейского полка довершали начатое казаками дело.

Очередная бойня подходила к концу, вычерпывая из души все светлое, чем обязан жить человек, оставляя самое скверное, чего он должен был бы сторониться. Невдалеке старался придти в себя друг Гонтарь, чуть подальше сотник Назар Лубенцов оглаживал задубелое лицо загрубелой же ладонью, рядом с ним опустил шашку вниз неразлучный его товарищ подъесаул Ряднов. Привстав в стременах, Дарган метнулся вглядом вокруг, выискивая кого–то еще, и тут–же с облегчением опустился в седло. В этот раз малолетки с ним не было, в корпусном лазарете тот зализывал полученные в первом в жизни бою неопасные раны.