— Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи… — с треском разлепил тот синюшные губы.

— Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать, — продрал по своему лицу каменной ладонью урядник. Вскинулся чубом. — Вставай, казак, хватит разлеживаться, уж наши по улицам Парижа настроились погарцевать.

— И я с вами, — живо подался вперед малолетка.

Последнее сражение закончилось, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись как всегда остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к приготовленному для них лагерю. У подножия отбитого у непрятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу, птицей взлетел на вершину. За ним с улыбками на раскормленных лицах вознеслась сиятельная свита. Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций — в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, в какой из них Наполеон, а вместе с ним вернувшийся на престол король Франции Людовик Восемнадцатый, примут условия победившей коалиции — и многие уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки из столбовых дворян, зарезавшей Павла в его же покоях как отбившегося от стада барана. Между тем, император выдвинул подзорную трубу, приложил оккуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы на баррикады на улицах города, как делали это не раз, в том числе в недавнюю революцию под руководством нищих робеспьеров с мюратами, или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его, назначенного главнокомандующим коалиционными войсками.

Как ни странно, в отличие от батюшки он любил терпеливый русский народ, но и уставал от этого терпения до нервных срывов. Один из припадков под конец правления надоумил императора вырядиться в рубище калики перехожего и оставить трон навсегда, чтобы умереть беззвестным стариком в городе Таганроге. Без передачи наследства, без почестей с водопадами из золота с драгоценными камнями. Что заставило его пойти на этот шаг — неизлечимые болезни или мысль о том, что терпеливых русских никто никогда не приблизит к нетерпеливой просвещенной Европе, как ни пытался это сделать реформатор Петр Первый в том числе с Екатериной Великой, или причина была более серьезная — ни потомкам, ни кому бы то ни было еще, узнать уже не суждено.

Александр Первый навел резкость, медленно поводил трубой вдоль раскинувшихся внизу городских кварталов. Красота парижских улиц с громоздящимися на них дворцами, его поражала, он знал наизусть историю каждого здания, но в который раз с удовольствием останавливал взгляд на них. На острове Ситэ посередине реки Сены, на который были переброшены несколько мостов, словно парил в воздухе сотканный из каменных кружев католический собор Нотре Дам, за ним в небольшой балке впивался башнями в небо квадратный университет Сорбонна. По левому берегу реки чернел коническими вершинами дворец Правосудия Консьержери и воздушный Сент Шапель, чуть дальше римским каре раскинулась резиденция французских королей Лувр. Дворцы, дворцы… И не было ни одному из них подобия в России, даже в возведенном на болотах в единственном экземпляре Санкт — Питербурхе, не упоминая о насквозь азиатской Москве. Император задержал трубу прямо перед собой, почмокав губами, обернулся к одной из сиятельных особ с набором орденов на обшитом золотыми позументами мундире:

— Не могу не восхищаться мастерством французских зодчих, — с придыханием произнес он. — Каскад розоватых стен с колоннами и белоснежно–девственными или золотыми куполами над ними. Потрясающая картина.

— Простите, Ваше императорское Величество? — наклонился в седле вперед начитанный придворный. — Вы это о каком из архитектурных монументов?

— Можно обо всех. Пантеон, собор Инвалидов, только что завершенная строителями церковь Ла — Мадлен ввиде греческого храма… Это чудо рук человеческих, — вдохновенно перечислил Александр Первый, на время забыв, что русский царь в первую очередь обязан благоговеть за все русское, иначе чуткое окружение подумает о том, что яблочко от яблони недалеко падает. — Купола над церквами как опрокинутые половинки скорлупы от яиц, посаженные на окруженные колоннами стержни. А сверху небо выкрестили простенькие кресты. Грандиозно.

— Ваше императорское Величество, прямо перед нами возвышается знаменитый холм Монмартр с известнейшей площадью Пигаль, — подключился к разговору еще один сановник. — У этого места очень забавная история.

— Холм назван в честь шести мученников, которым на нем отрубили головы, — попытался поизощряться в знании истории первый вельможа. — Все монахи были причислены к лику святых.

— Разве все они были простыми монахами? — обернулся к нему император. — Я слышал, что бывшему среди них епископу Дионижу удалось зажать отрубленную голову под мышкой и пробежать с нею несколько километров. На том месте поставили церковь, а сам епископ стал покровителем Парижа.

— Именно так, Ваше императорское Величество, этот Дионисий как раз и есть покровитель французской столицы, — подтвердил второй собеседник. Подобострастно хихикнул. — Правда, святой в этот раз оплошал, оставил паству без своего покровительства.

— Или не соизволил помогать Наполеону Буонапартию, — поддержал коллегу первый из вельмож. — И теперь господин напомаженный Париж у наших ног.

Александр Первый нахмурил брови, подняв подзорную трубу, еще раз долгим взглядом окинул величественный город. Снова в голове затеснились мысли о том, чего следует ожидать от французских солдат с горожанами. Неужели они примут решение забаррикадироваться на улицах и вести битву до последнего? Разве не жалко им отдавать на растерзание артиллерийскими ядрами божественную красоту возведенных самими строений? Он вспомнил, что среди пленных заметил кучку высокопоставленных генералов, их лица искривляла печать презрения. Ну, конечно, новые варвары из заснеженных лесов замахнулись не на растерзанную немецкими варварами до них колыбель демократии — священный Рим, а пришли теперь разрушать просвещенную Европу, самый центр ее. Но разве кто–то звал эту Европу в дремучие леса с необозримыми просторами? Она нагрянула сама, не спросясь разрешения, мало того, культурные нации вели себя по варварски, разграбляя и разрушая все ценное, в конце предав Москву огню. Значит, пришло время доказать европейцам в шелковых чулках, а вместе с ними остальному миру, что рожденного в муках принца высоких кровей доверять заскорузлым рукам неграмотного мужлана можно, потому что сама природа вещей подсказывает именно такую модель развития общества. Лишь бы принц вел себя прилично и не гадил где попало.

Император сложил трубу, тронул поводьями ахалтекинца, намереваясь спуститься с холма к перенесенной на другую его сторону ставке. Когда была пройдена половина пути, знаками подозвал штабного начальника, не оборачиваясь, коротко приказал:

— Через час соберите захваченных в плен французских генералов и приведите к нам. Мы изъявили желание поговорить еще раз об окончании военных действий.

— Слушаю, Ваше императорское Величество, — вытянулся в седле толстый штабник.

В этот момент у подножия показался всадник, видно было, как он понукает коня, из последних сил стараясь удержаться в седле. Навстречу попытался выдвинуться один из офицеров, но император знаком остановил его, он почувствовал, что произошло что–то из ряда вон выходящее. Лашадь доскакала до свиты, с хрипом вобрав в себя воздух, опрокинулась навзничь, едва не подмяв верхового, в последний момент успевшего выдернуть носки сапог из стремян. Удержавшийся на ногах, вестовой приставил ладонь к головному убору:

— Ваше императорское Величество, корпус уланов под командованием генерала Лефевра отказался выбросить белый флаг и продолжает вести боевые действия.