Это продолжалось до тех пор, пока кто–то не тронул ее за плечо. Девушка вскинула ресницы и увидела возлюбленного с папахой в руках, на лице его лежала печать умиротворения, складки разгладились, глаза светились любовью. Он словно помолодел сразу на несколько лет. Она вынула из небольшой сумочки купюру, опустила ее в прорезь церковной копилки и пошла к выходу.

На городском базаре было столпотворение, это не был горластый и нахрапистый московский рынок, здесь явно ощущалось дыхание близкой Азии с недалеким Кавказом. Мягкими голосами торговцы расхваливали товар, уговаривая посетителей купить его только у них, они предлагали фрукты, огромные куски дынь или тыквы, или протягивали наполенные медом деревянные ложки. Горожане переходили от одного прилавка к другому, пробуя все подряд, лишь в конце решаясь на копеечную покупку. Девушка тут–же переняла эту особенность, она пристроилась к медленно текущей очереди, отламывая, отщипывая, втягивая в себя дары щедрого края. Дарган с дорожной сумкой плелся позади, на дне ее лежала купленная у лавочника единственная селедка, выступать в подобной роли ему еще не приходилось. Наконец спутница повернула к нему сытые глаза, разлепила измазанные ягодами губы:

— Надо набрать продукты, — озабоченно прикусила она нижнюю губу, показала пальцем на начало рядов. — Там дешево.

— Пойдем туда, — вздохнул Дарган.

Когда собрались идти назад, он заметил вьюном крутнувшегося возле девушки парнишку лет пятнадцати, но значения этому не придал. Он отвык от гражданской жизни, когда все вопросы следовало решать самому, в том числе и ходить на рынки, в Европе и в России чаще встречались разбойники с больших дорог нежели обыкновенные воришки. Вспомнил он о пареньке лишь тогда, когда отобравшая кучу овощей и фруктов спутница утавилась на него круглыми от удивления зрачками.

— Ларжан пропал? — опередил он ее с недоуменным восклицанием.

— Нет ларжан, — развела она руками. — Я прятал деньги сумочка.

— А надо было держать в руках, тогда целее были бы.

Дарган вынул из кармана штанов купюру, передав девушке, прощупал толпу внимательным взглядом, но рассмотреть что–либо не представлялось возможным. От главного входа народ волнами растекался по базарной площади и такими же волнами выплескивался с нее на другом конце. Но ему повезло, за прилавками высились ряды навесов с гроздьями сушеной рыбы под ними. Парнишка, который крутился возле спутницы, облокотился на одну из стоек, на лице его лежало явное довольство. Вокруг шмыгала носами ватага таких–же оборванцев. Дарган залавировал между людьми, он решил зайти с тылу, чтобы поймать паршивца за шиворот. Очередной водоворот закрутил его на месте, пока он выбрался на свободное пространство, мальчишка куда–то исчез. Кудлатая голова снова мелькнула уже возле выхода с рынка, надо было спешить, потому что затеряться в ростовских улочках не составляло труда, тем более, под крутым склоном, на берегу реки Дон, громоздились хаотично построенные портовые склады с ватагами грузчиков между ними. Казак заработал локтями, человеческая масса сдавила его, понесла к выходу, не давая возможности пошевелиться. Показалось, кто–то потерся рукой за полами черкески, ощущение было мимолетным, не вызвавшим подозрений. Даргана вытеснили за деревянные ворота, где стояли мастерские ремесленного люда — лудильщиков, точильщиков, скорняков. Не заметив парнишки нигде, казак с досадой сплюнул, нужно было возвращаться назад.

Спутницу он оставлял на другом конце базара, чтобы не толкаться понапрасну, решил обойти вокруг. Ряды телег, тарантаек с бричками и пролетками запрудили пространство, возницы спали, набросив на головы покрывала, лошади хрумтели овсом и клевером. Везде соблюдались чистота и порядок, дворники набрасывались на свежие кучи навоза, не давая растаскивать его подошвами по площади. У церковки собралось много народа, рядом, у коновязи, переминались оседланные лошади. Дарган разглядел темной масти кабардинцев, которых предпочитали терские казаки, он завернул на церковный двор. В это время из храма, на ходу надевая папахи, стали выходить чубатые молодцы в черкесках и при кинжалах,

— Здорово дневали, братья казаки, — подался он к ним. — Откуда путь держите?

— Будь здрав, брат, — окружили его станичники. — Мы из Шелковской, едем в Санкт — Петербург нести службу при дворе Его императорского Величества. А ты кто таков?

— Я из Стодеревской, с войны возвращаюсь.

— Герой, — послышались громкие голоса, казаки подхватили Даргана, начали подбрасывать его в воздух. — Качать героя!!! Слава, слава, слава!

Это были подросшие сыновья ратников, несших службу по Кизлярско — Моздокской линии, а потом воевавших с наполеоновскими гвардейцами. Линия продолжалась Кубано — Черноморской, протянувшейся между Каспийским и Черным морями. На ней казаки селились по левому берегу Терека, охраняя окраину империи от набегов татар, чеченов и турок, приходивших с враждебного правого. Если бы не война и не молодость новобранцев, терцы бы знали друг друга, потому что обе станицы с давних пор роднились семьями. Дарган вырвался из объятий, ему не терпелось расспросить о домашних делах. Молодежь старалась дотронуться до него рукой, потрогать Георгиевские кресты.

— Ух ты, целых три, — восклицали они. — И медали ишшо, серебряные.

— Герой!

— С наших краев, терской казак.

— Что нового в станицах, братья? — наконец сумел вставить слово и Дарган. — Почитай, два года не был в родных местах.

— Все то-ж, дядюка Дарган, турка грозится, абреки чеченские с дагестанскими не дремлют, — за всех ответил старший отряда, урядник с едва пробившимися усами. — Народу убавилось, много казаков погибло на войне, да царь призвал в новое пополнение.

— В нашей и в Стодеревской мужчин повыбивало едва не через дом, хозяек забросали похоронными цидулами. В Червленой такая же история.

— Тревожно стало.

— Не впервой, переживем, — тряхнул плечами Дарган, в воздухе завис мелодичный звон от наград. — На то мы и казаки.

— А ни то, — сразу расправили груди станичники. — Дядюка Дарган, испей–ка чихиря с прошлогоднего урожая, настоялся в самый раз.

Кто–то сбегал за полным вина бурдюком, кто–то сунул в руки чапуру на восемь стаканов. Пальцы сложились в щепоти, замелькали перед лицами казаков, сотворяя крестные знамения. Раздалось дружное гудение:

— Отцу и сыну… отцу и сыну…

Виноградное сухое вино, от которого Дарган успел отвыкнуть, оросило глотку, наполнило силой. Стало легко и свободно, будто долгий путь к родному дому взяли и отрубили как хвост у ящерицы. Он заломил папаху на затылок, махнул широким рукавом черкески:

— Эх, братья казаки, неужто добрался!

— Чуток осталось, дядюка Дарган, заедешь до наших, передавай приветы.

— О как, а до этого все я просил…

Девушка ждала спутника у главных ворот рынка, прижимая к груди небольшую сумочку, у ног ее стояла наполовину заполненная продуктами дорожная саква. Окинув казака пристальным взглядом, она сдула с губ тонкую прядь волос:

— Месье Д, Арган, ты ходил бистро?

— О чем ты, Софьюшка, какое бистро, когда земляки объявились, — приобнял он ее за талию. — Господь станичников послал, погутарили малость, выпили, не без того.

— Очень хорошо, когда станичник, — успокоилась девушка. — Я думал, ноги повели шинок.

— О жизни вспомнили, о родных поговорили, — не слушая ее, улыбался Дарган. — Забыл я все, как корова языком слизала, а теперь на душе радость и успокоение. Домой возвращаемся, милая.

— О, домой! — грустно улыбнулась она, и сразу взяла себя в руки. — Коней надо корм, продукты еще купить.

— А ты разве не скупилась? — тряхнул чубом казак. — Я тебе деньги оставлял.

— Нету деньги, я кофта взял, платье.

Спутница выдернула из сумки вещи, прикинула их на себя, в нарядах местных модниц она смотрелась как настоящая казачка. Дарган с удовольствием повертел девушку в разные стороны, подумал, что ей к лицу будут и цыганские сережки, и перстенек с камушком, которыми на станичной площади любили похвастаться скурехи. Драгоценностей они везут немало, можно выбрать хоть цепочку на шею, хоть браслет на запястье. Лишь бы все шло в дело.