И т. д.

История (лучше сказать — трагедия) фрау Бидермайер очень проста. Она Halb-Jüdin, полукровка — дочь еврея и христианки. Когда профессор женился на ней незадолго до войны, он был беден и неизвестен. Она же хороша собой, богата, одевалась в Париже, умела устраивать приемы. Ее происхождение никого не заботило. Профессор обязан ей своей карьерой. А прокурор, супрефект и отставной капитан — множеством роскошных обедов. Как галантно они целовали ее холеные руки! Как любезничали с ней!

А потом наступило 30 апреля 1933 года. И все прекратилось: целование рук, комплименты. Заболей фрау Бидермайер в тот день чумой, это было бы не так страшно — ведь от болезни можно выздороветь и вернуться к прежней жизни среди людей. А можно умереть — быть оплаканным близкими и упокоиться с миром. Но этой женщине не будет ни жизни, ни покоя, ни сочувствия. Для этого городка, где она прежде была королевой, она ни мертва, ни жива, она наполовину еврейка, а значит, ее не существует. Ее игнорируют. Заметьте, что ее супруг — порядочный человек. Он не разводится с ней. Но стыдится женщины, которой всем обязан, не защищает ее от оскорблений, не становится на ее сторону, смиряется с ней, как с уродливой язвой, которую обречен унести с собой в могилу.

О рыцарственная Германия!

На другой день Шранк рассказал мне все ускользнувшие от меня подробности этой почти бессловесной драмы.

— Знаете, что самое замечательное? — сказал он. — В одиннадцать часов, когда я вернулся домой, мне позвонила фрау Бидермайер и спросила, не очень ли сурово первые лица города осудили ее за то, что она посмела сесть с ними за один стол. Она боялась, как бы эта ее дерзость не повредила мужу. И говорила сдавленным, дрожащим голосом. Бедная женщина!

Мало в каких частях Германии национал-социализм встречал такое сопротивление, как в швабских землях. Швабы, населяющие Баварию на западе и Вюртемберг на юге, эти темноволосые, упрямые, работящие горцы, во многом похожи на наших овернцев.

Те и другие держатся за свои старинные устои, преданы своим суровым скалам и лесам и боятся политических потрясений. Известно, во что обходятся революции, и никогда не знаешь, что они принесут.

Однако же, придя к власти, национал-социалисты сумели целиком и полностью подчинить себе швабов. Эта перемена особенно заметна в Вюртемберге. Где бы вы ни очутились: в штутгартской долине, в Швабском Альбе, где стоит замок Гогенцоллерн, в дикой чаще Шурвальда или в парке Шонбуш — Гитлер везде король. Гитлер — бог.

Нет никаких сомнений, что невероятной силы нацистский натиск совершил это чудо. Хотя, быть может, этому способствовали некоторые дополнительные «средства агитации». Неужели, подумал я, здесь, в Вюртемберге, гитлеризм царит безраздельно и не осталось даже следов оппозиции?

Долго искать не пришлось. Оппозиция существует. Те, кто противится нацистскому «Корану», собраны в одном месте — в концлагере Хойберг.

Даже официальная гитлеровская пресса признает, что баварский лагерь Дахау — это место наказания. Но тут же спешит добавить, что в Хойберге условия содержания гораздо мягче.

Там политических заключенных не карают, а перевоспитывают. У меня перед глазами интервью, которое дал иностранным журналистам штурмбанфюрер, гитлеровский полковник, который заведует этим репрессивным учреждением. Те же песни.

В общем для властей Третьего рейха Хойберг — образцовый концлагерь, не каторга, а что-то вроде принудительного курорта. Что думать о таких заверениях?

Этот вопрос мог бы особенно заинтересовать католические круги нашей страны. Ведь именно сюда главным образом отправляют священников, заподозренных во враждебном или не слишком восторженном отношении к режиму. Например, 6 января 1934 года вюртембергская политическая полиция сослала к этот лагерь аббатов Дангельмайера и Штурма, которые служили в Майцингене и Вальдхайме.

И это не исключительные случаи. Мне известно из достоверных источников[18], что многие священнослужители успели насладиться или наслаждаются в данный момент прелестями этого горного «курорта».

От Штутгарта до Хойберга по прямой шестьдесят километров. Два часа езды поездом и автобусом через Швабский Альб, массив из округлых холмов, покрытых золотой парчой древесных рощ, легкой кисеей водопадов и вышивкой синих прожилок ручьев. Великолепная прогулка.

Из поезда надо выйти на станции Балинген. Здесь предостаточно туристов. Машину вы возьмете без труда. «Zum Heuberg? В Хойберг?» Шофер не слишком удивлен — эти иностранцы чертовски любопытные! Им и концлагерь хочется посмотреть — ну конечно! Веселый малый только предупредит вас с усмешкой, что вход в «концерт-лагерь» запрещен… всем, кроме тамошних постояльцев.

Каменистая дорога взбирается вверх на плато по крутым склонам. Сверху открывается дивный пейзаж. Волнистые синие гребни простираются до самого горизонта и смыкаются с легкими облачками. Вдали смутно поблескивают тирольские снега. Прохладный ароматный ветерок доносит с равнины звон колокольчиков, оклики пастухов, усиленные раскатистым эхо.

А прямо перед вами, примерно в километре, словно детские кубики, разбросаны на зеленом лугу бетонные строения. Это лагерь.

На первый взгляд — неплохо. Не может быть, чтобы посреди этого благолепия скрежетали тюремные запоры, чтобы в божественной красоте истязали людей. И этими впечатлениями вам придется ограничиться. Вход внутрь категорически воспрещен, если у вас не имеется специального разрешения за подписью гауляйтера партайгеноссе Шмидта, молодого и всемогущего национал-социалистического правителя Вюртемберга.

От ворот поворот.

Когда же узнаешь несомненную правду, иллюзии рассеиваются. Итак, что такое Хойберг при ближайшем рассмотрении?

Полтора десятка двухэтажных бетонных бараков. На первом этаже — два помещения, разделенные вестибюлем.

Эти домики строились до войны для летнего детского лагеря. Поэтому в них нет ни отопления, ни умывалок и туалетов. Нижние комнаты рассчитаны максимум на десять детей.

Теперь в них размещают, то есть, простите, в них упихивают по два — два с половиной десятка взрослых[19]. Железные кровати. Никакого постельного белья. Узники спят на мешках, набитых соломой, которую меняют раз в месяц, когда она превращается в вонючую труху.

При поступлении сюда запрещено брать с собой личные вещи, даже туалетные принадлежности. Не важно, сосланы они на две недели или на полгода — ни мыла, ни расчески, ни бритвы.

Надо, чтобы они одичали, внушали друг другу омерзение, чтобы от них воняло. Это входит в план национал-социалистического «перевоспитания».

Перед дверями каждого барака установлена рогатка, так что остаются только узкие проходы справа и слева от нее, которые круглосуточно стерегут два охранника с пистолетами. Рогатка обмотана проводами. В случае бунта, если заключенные какого-нибудь барака вздумают вырваться на волю, ток высокого напряжения заживо поджарит тех, кого не успеют навсегда угомонить пули охранников.

Умывалка и сортиры расположены в нескольких метрах от бараков. Туда можно ходить только под надежным конвоем!

И последняя приятная деталь: в некоторых тюремных домиках окна зарешечены. Здесь живут баловни, привилегированные заключенные. Во всех других окна закрыты, ставни наглухо заколочены, то есть их обитатели живут в полной темноте.

Распорядок, увеселения, развлечения и т. д.

Политические заключенные в Хойберге делятся на три класса. Распределение происходит сразу по прибытии узника в соответствии с досье, составленным политической полицией.

Первый класс. Назовем его, если не возражаете, Раем. В Рай попадают те, кто не является открытым политическим врагом и кого при помощи не слишком строгих мер надеются переделать в сочувствующие. В их комнаты проникает солнечный свет. Им разрешают получать посылки с воли — пищу и белье. Впрочем, присланную еду они должны делить на всех «постояльцев»-сокамерников.