Тетальди. Мы их не знаем, фигуры незаметные. Баторий чувствует себя победителем, а посылает блестящих дипломатов – князя Альберта Радзивилла, маршала двора, князя Збаражского, воеводу Брацлавского…

Иван (недовольно). Еще ему, Баторию, рано почитать себя победителем. Уж много месяцев осаждает он Псков безуспешно. Мы ж верою стоим, яко не презрит Господь Бог милосердием Своим рода нашего. И Присной Девою Марией, общею заступницей рода христианского, особо же города Пскова. И со великими стражами города нашего Пскова благоверными князя Гаврилы Всеволода, псковского чудотворца. Всем тем мы крепки. (Замечает Елену Шереметьеву, уснувшую на лавке.) Ты чего тут, сноха, лежишь?

Елена (испуганно вскакивает). Государь-батюшка, вздремнула от расслабления. Тебе, государь-батюшка, царевич потребен? Сейчас был тут с Годуновым, пошлю за ним.

Иван. Погоди, с тобой сперва говорить хочу. Как так, что я, царь, зайдя в покои сына, наткнулся на сноху, которая лежит на скамье, одетая в нижнее платье, в одной рубашке на лавке?

Елена. Государь-батюшка, на мне две рубашки.

Иван. А знаешь ли, по православным понятиям женщина считается вполне одетой, если на ней не менее трех рубах? Ты ж при мне и иноземце-толмаче будто голая, бесстыжее твое обличье!

Елена. Государь-батюшка, на сносях я, а в комнате жарко натоплено.

Иван (сердито). Молчи, лужная жаба, черт ли тебя и знает! Все вы, Шереметьевы, издавна бесстыжие! Темная невежественная крестьянская женщина иной раз ходит в одной рубахе, однако в миниатюрах я, царь, дал приказание не рисовать их в одних рубахах. И крестьянок рисуют в полном выходном костюме. В одной рубахе неприлично. А ты, царская сноха, так одета неприлично!

Елена. Государь-батюшка, прости, запамятовала.

Иван. Молчи, бесстыжая! На шею ожерелье надела, не запамятовала-то! Драгоценные камни, жемчуг в три-четыре пальца толщиной! (Хватает ожерелье, рвет его. Камни рассыпаются по полу.) Да перстни дорогие надела, не забыла, запястье дорогое на руку, аки блудница! Вижу, балует тебя, блудницу, сын! Как бы ты, змея, его сердца не выела! Ежовая твоя кожа, слоновая рожа! Хоть бы из стеснения летник на рубаху надела!

Елена. Государь-батюшка!

Иван. Молчи! Перед иноземцем не стесняешься почти что голой ходить! Вот толмач рассказал мне ужасную сцену про пьяную развратную новгородскую бабу; ты, царская сноха, лучше ли? Хоть бы летник надела поверх рубахи, платье летнее!

Тетальди. Что есть летник, государь?

Иван. Летник – сарафан. Не от слова «лето», а от слова «летчина» – вид тонкого сукна. (Тетальди записывает.) А гляжу, сноха, ты и без пояса! При своем положении ты не надела пояса на сорочку!

Тетальди. Я так понимаю, что, встретив свою невестку во внутренних покоях дворца, ты, государь, заметил: ее костюм не совсем соответствует приличиям нынешнего времени?

Иван. Он не соответствует приличиям православного канона, и то для меня, царя и игумена, оскорбительно. (Все более сердясь.) По православному канону выйти на улицу царевне без пояса было нельзя! У мужчин без пояса ходили либо нищие, либо казнимые. В прежние времена, когда нравы были прочнее, пояса передавались по наследству. Вот я, царь, ношу пояс великого предка моего, святого князя Дмитрия Донского. И женщины издавна подпоясывались. Ты ж, бесстыжая, без пояса. Ныне охабень, шуба, щегольский сарафан скрывает пояс, а выставляет же напоказ золоту парчу, соболя, камни, перстни, браслеты, серьги, бусы. То все бесстыдство!

Елена. Государь-батюшка, от чреватости сняла я пояс. Тяжко мне! (Вытаскивает пояс из кармана, подпоясывается.)

Иван. Разве то пояс? Безделушка!

Елена. То пояс, государь-батюшка, узорный шерстяной ткани пояс.

Иван. Ах ты, щеголиха, гулящая женка! Пояс скромнее да честнее должен быть, а такой пояс блудницам служит для завлечения! Знаешь ли, что красота замужней только мужу принадлежит? Женщина вовсе не должна показываться перед гостем мужа без особой нужды. Однако ж вижу, такие женщины забывают стыд, вырвавшись из родительских теремов. А родители-то твои, Шереметьевы, кто? Род воровской Шереметьевы!

Елена. Мои родители Шереметьевы, государь-батюшка, древнего княжеского рода Гедиминовичей.

Иван (гневно). Род ваш, Шереметьевых, мне, царю, издавна противен! Что вас, безумных, не сеют, не орут, от дураков сами рожаетесь, от глупых отцов, безумных матерей и от московских баб-сводниц! На русский московский престол православный Шереметьева родить хочешь! На моем, потомка Калиты, престоле чтоб Шереметьевы отечеством правили! (Сильно бьет посохом Елену по животу.)

Елена (схватившись за живот, плача). Почто бьешь меня, беременну, посохом по животу? Я беременна, но ты, царь, не ведаешь жалости. (Плачет и кричит.)

Иван. Я тебя прибью, Шереметьева! Мышь ты! (В ярости бьет посохом по голове и телу. Елена плачет, вопит.)

Тетальди (крестится). Passiones[34]. (На шум и крик вбегают царевич Иван Иванович и Годунов.)

Царевич Иван Иванович (хватает царя за руки). Не смей жену мою бить! Ты без всякой причины отправил в монастырь моих первых жен, а теперь и третью бьешь, чтоб погиб сын, которого она носит в чреве!

Царь Иван (в ярости). Бесстыдство! На царя-родителя несешь! Я, царь, не желаю рождения наследника от Шереметьевой и добьюсь своего! (Опять бьет Елену посохом по животу.)

Царевич Иван (яростно кричит). Кровавая собака! (Пытается вырвать посох. Елена с плачем убегает.)

Царь Иван (яростно). Прибью и тебя! (Сильно бьет сына по телу и голове посохом. Тот падает.)

Годунов. Государь, оставь его!

Царь Иван (яростно). Ты еще, холоп, как смеешь быть предстатель, сиречь защитник!

Годунов. Государь, по праву царского родича желаю благовидно вмешаться в семейную ссору твою, грозного царя, чтоб защитить царевича.

Царь Иван. Так и ты получишь тяжкие побои от царя за то, что дерзнул войти во внутренние крови царевы! (Сильно бьет посохом Годунова.)

Годунов (утирает кровь). Государь, царевич уязвлен, сиречь ранен в голову.

Иван (оборачивается и видит царевича, лежащего в луже крови). Иван-сын! (Отбрасывает посох, падает на колени перед лежащим сыном, обхватив руками окровавленную голову.) Иван-сын! Медиков с лекарствами сюда!

Годунов. Немедля сам исполню! (Убегает.)

Царь Иван (кричит и плачет). Иван-сын, Иван! Ярый я, скверный! Язвити сына почтился! Не царь я и не отец, пес смердящий, нечисть и скверный душегуб! (Бьет себя по голове, рвет на себе волосы.)

Тетальди (крестится). Deus creator omnium! Творец, создатель сущего! (Вбегает Годунов с лекарями.)

Царь Иван (кричит). Лекаря, сына мне исцелите! (Вопит.) Иван-сын, грешный я, несчастный! Согрешил я, Господи, согрешил, Божьей милостью помилуй меня, падшего! Ты кто, лекарь? Не вижу тебя от тьмы.

Лекарь. Я – Роман Елизарьев, он же Роберт Якоби, а второй лекарь – Строганов.

Иван. Лекаря! Лечцы! Аки отца духовного прошу о помощи и плачу зело, видя свое погубление. (Плачет.)

Елизарьев. Государь, раненого принца надобно во внутренние покои перенести. (Царевича Ивана поднимают и уносят.)

Царь Иван (идет следом, вопит и рвет на себе волосы). Погубитель, погубитель! Не вижу ничего, перед очами туча темная! Люди, не царь я, не отец! Плюйте и сморкайте на лицо мое темное! (Уходит.)

Тетальди. Deus creator omnium polique rector vestiens[35]! (Крестится.) Елизарьев, будет ли жив царевич?