Годунов. В грамоте будем цепко отстаивать обозначение Ливонии отчиной нашего царя. Таков пункт, мне назначенный. Надобно записать во имя мира: сию отчину царь московский добровольно уступает чужому властителю. Прежде прочего уступит Ригу и Курляндию.

Поссевино. Уж такой пункт Баторий не согласится принять, чтоб так ввести в договор уступку Риги и Курляндии, которые никогда не находились в обладании Москвы. Мне известно, что искусство московских дипломатов во многом направлено на формальности, которым дипломатия восточнорусского двора всегда придавала большое значение, но на Западе такое не принято. И Баторий не согласится, как бы цепко вы ни отстаивали обозначение Ливонии отчиной царя.

Иван. Папы должны тому способствовать, и о том особый договор с папой. Говори ты, Щелкалов.

Щелкалов. Посол наш Истома Шевригин доносит из Рима о расточаемых ему почестях, о соглашении папской курии поддержать Россию в ее споре с Польшей.

Поссевино. Государь, многое из того, что доносит Шевригин, неверно. При дворе Ватикана он произвел дурное впечатление как варвар и невежда и даже прозван был Иванушка-дурачок. Этот невежественный московит не знает, что Венеция – самостоятельное государство, а вовсе не часть папских владений. Он не интересуется чудесами искусства, которыми папский двор дружественно готов одарить тебя, царя, и твое посольство; венецианскому послу говорил о возможных торговых связях, которые довольно неопределенны, о пути водой через Каспийское море и Волгу. Более того, излишней болтовней он дает понять об отчаянном положении своего государя.

Иван. Щелкалов, отчего Посольский приказ послал сего неуча царским гонцом?

Щелкалов. Государь, сему варвару и неучу, твоему русскому гонцу, удалось создать сближение между Москвой и Римом, невзирая на сложную дипломатическую игру и интриги Польши. Пример сему – отправка в Москву самого иезуита Поссевино и заключение почетного для тебя, государь, мира. А уместно ли вообще смеяться над незнакомством Шевригина с политической картой Италии? Ну а при папском дворе многие ли ясно представляют себе, где находится Псков, на какой реке стоит Москва да в какое море впадает Волга? Да в послании папа Григорий Тринадцатый передает привет царице Анастасии, умершей двадцать лет назад до того. Про тяжкое положение в Ливонии известно и без Шевригина. Он же, говоря правдиво, укрепляет доверие к себе.

Поссевино. С тем можно согласиться. Государь, в персоне короля Батория мне приходится склонять к миру счастливого победителя. Положение Пскова отчаянное, и то известно всем. Подход подкрепления к осаждающим приведет к предстоящему неминуемому падению крепости.

Иван. Я, царь, осведомлен и помимо тебя, иезуита, о состоянии Пскова и польской армии. Потому я, царь Иван, законный владетель отчины моей, отказываюсь от Ливонии. Цель, к которой стремился в этом походе Баторий, достигнута им. Поэтому пора уж между христианскими государствами прекратить кровопролитие.

Царевич Иван. Батюшка, не возлагаешь ли ты слишком большие надежды на иезуита, склоняя голову перед победителем, признавая силу Батория и его шведского союзника?

Иван. Иван-сын, дело идет о мире, который ныне крайне потребен России, оттого я намерен отправить послов.

Поссевино. Государь, однако требования твои на этот раз должны быть скромнее, если ты желаешь моего посредничества. Сущность всякого посредничества – уговорить сильнейшего, сила же, несомненно, на стороне поляков. Потому прежде прочего надобно окончить споры из-за двинских крепостей. О Полоцке же речи не поднимай, поскольку Полоцк ты уступаешь молчаливо.

Пушкин. Пункт о крепостях поручен государем мне, послу цареву Пушкину. Будем упорно спорить о двинских крепостях, особенно добиваться отдачи назад взятого Баторием Себежа – крепости, господствовавшей над входом в долину реки Великой.

Поссевино. Баторий на то не согласится, ибо та крепость в свое время выстроена в качестве передового моста для наступления на Вильно. Однако как посредник я мог бы поднять этот вопрос, если за Себеж предложить отдать Баторию Вележ. А если вы, послы, боитесь гнева царя, то я готов отдать за вас свою голову.

Пушкин. Нет, если б каждый из нас имел десять голов, то царь с нас приказал бы снять все те головы за такое попустительство. Так ли, государь милостивый? Государь, надобно цепко отстаивать наши интересы и зорко следить, чтоб Польша не заявила потом своих претензий на территории и города, завоеванные ныне шведами.

Иван. Хорошо говоришь, Пушкин. Я, царь, отвергаю ультиматум Батория, возвращаюсь к прежним условиям: не хочу довольствоваться четырьмя ливонскими городами, требую еще тридцать шесть, включая Себеж.

Поссевино. Я, посланник папы, пытаюсь выступить посредником, но не могу разрешить конфликт более выгодно для слабейшего, положение которого ныне безнадежно.

Пушкин. Самый приезд папского посла к московскому двору перед началом осады Пскова показывает государю нашему, Ивану Четвертому, что положение его далеко не безнадежно.

Поссевино. Государь, твои послы теперь стали внезапно настолько неуступчивы, насколько были сговорчивы недавно. Почему ты, царь, изменил свое предложение?

Иван. Ответь, Пушкин!

Пушкин. Новый Завет уничтожил Ветхий. Польский король отверг первые предложения. Теперь царь сделал другие и к ним ничего не прибавил. Видишь сию соломинку, которую я небрежно меж пальцев держу? Надежда Батория не прочнее ее.

Поссевино. При таком высокомерном ответе мне нечего делать как посреднику. Баторий к таким переговорам расположен не будет и продолжит осаду.

Иван. Чем недоволен Баторий? Я уступаю всю Ливонию, кроме городов в долине реки Вележ да Малых Лук, при этом ставлю лишь условие: в мирных грамотах не писать имени короля шведского.

Поссевино. Желая мира, я сообщу о том королю Баторию.

Иван. Сообщи также о немедленном прекращении осады Пскова. В войне, исход которой зависит от осады, переговоры, ведущиеся под огнем орудий осаждающих, есть один из видов капитуляции. Мы на капитуляцию не согласны, готовы лишь с честью выйти из борьбы.

Верещагин. Государь милостивый, я, дьяк Басенок Верещагин, про честь государеву твою сказать хочу. В договорной грамоте, переданной нам от польско-литовского двора, ты прописан не царем, а лишь великим князем.

Иван. То есть поруха мне, какую не след допускать. Послы должны не допустить порухи государевой чести. Равными себе я по-прежнему признаю в мире только германского императора и турецкого султана.

Поссевино. Государь, разве уж о всем ином договорено, что остается лишь вопрос о титулах?

Иван. Нет, я хочу, чтоб прежде прочего в договоре меня именовали не только царем, но и государем Ливонии.

Поссевино. Государь, поляки будут возражать. В Польше говорят: «Что значит этот новый титул – царь?» Царями назывались прежде татарские ханы в Казани и Астрахани. Этого мало для московского государя. Если же царь означает кесарь, это много для него. Европа знала кесаря одного лишь – государя императора германского, и он может возразить против нового титула государя московского Ивана.

Щелкалов. Государь, надобно скорей договориться о главном.

Иван (недовольно). Что есть главное, Щелкалов? Честь государева – вот главное!

Верещагин. Истинно так! В споре можно сослаться на передачу царского титула князю Владимиру императорами Гонорием и Аркадием.

Поссевино. Государь, ошибка в пятьсот лет. Императоры Аркадий и Гонорий, умершие пять веков тому назад, не могли передать великому государю Владимиру титул кесаря.

Подьячий Связев. То были другие Гонорий и Аркадий, жившие позже.

Поссевино. Государь, может быть, послы смешали их с другой парой братьев, императорами Василием и Константином византийскими, современниками князя Владимира? Вижу, ученость Посольского приказа теперь в упадке в связи с глубоким унижением, которое вообще вынужден потерпеть московский двор.