Алампий. Государь милостивый, позволишь ли мне, рабу грешному, помолившись Богу и Матери Божьей, твой портрет писать?

Иван. Сможешь ли? Все мои портреты лживы, кроме маленькой фрески на стенах Новоспасского монастыря в Москве. В немецких летучих листах на обличительных портретах я – хитрый, жестокий азиат в косматой шапке, и пишут про меня ложно, будто имею я глаза серы. То у Курбского глаза серы, а меня Бог избавил. Истинно, где обретешь мужа правдива, ежели глаза его, али зекры, серы, то есть голубы. То с чужих слов обо мне судят, со слов беглецов-изменников.

Годунов. Государь милостивый, не дурно было бы с тебя портрет истинный сделать. Тем более ежели по твоему велению сватовство с датской королевной свершится, то в Копенгон пошлем для ознакомления.

Иван. Что ж, хай потщится художник, назначим время. А возьмем Ливонию всю, и Ревель, и прочие, да поставим там церкви православные, и тебе, Алампий, и прочим православным художникам со товарищи их расписывать. Церкви Благовещения и Троицы и прочие. Милые мои, с Божьей помощью все то сбудется и станет такой же правдой, как и то, что ныне пятница, постный день, и мы овощи кушаем. (Уходит с царевичами.)

Годунов. Несите в царскую трапезную морковь да репу с маслом, капусту с маслом поставцом, студень, орешки в соку, да свежих огурцов с медом, тако же лимонов критских в рассоле и арбузов волжских. (Слуги несут блюда.)

Иван. Пиши, художник, добре, чтоб в Копенгон послать для сватовства датской королевне, а то много про меня неправды изменники лают, в титульниках европейских неправдиво изображают портреты да дополняют словесным поклепом. Годунов, тут ли титульник? (Берет книгу, читает.) Отсюда на закладке писано: «Царь Иван образом нелеп, очи имеет серы». То лжа. Очи, видите, темны. Возрасту велик. То лжа. Возраст мой еще не стар.

Годунов. Государь, не возраст твой, рост имел в виду.

Иван. Росту верно велик. (Читает.) Сухое тело имеет, плечи имеет высокие, грудь широкую, мышцы толстые. Иное верно, иное сомнительно. Пишут – орлиный нос и грозно сдвинутые брови. То хотят меня, точно хищника, Европе показать, с отталкивающей внешностью.

Годунов. Государь милостивый, не все подобно в Европе мыслят. Английские и итальянские купцы пишут, что ты, государь, привлекательный внешностью и хорош собой. Художник, ты государя чтоб подобно усмотрел.

Алампий. Уж исхитрюсь. Как сделал с государя милостивого набросок с лица карандашом, то у себя в келье всю ночь трудился. Дорисовался до кур, сиречь до петухов.

Иван. Ты что ж, по памяти писал?

Алампий. По памяти, государь милостивый. Черты лица у тебя, государь милостивый, запоминающиеся. Высокий лоб с большими залысинами, удлиненный, чуть узковатый нос, пышная борода.

Иван. Ну-ка, покажи. (Смотрит портрет.) Нос излишне протяговен и покляп. Уменьши да глаза поправь, помни, что царь есть помазник Божий. Изображение его должно быть в благообразном царском облике.

Алампий. То тщусь, однако стремлюсь, чтоб в иконописной манере сохранить твоего, милостивого государя, чаровные черты, да чтоб недоумений не было. Лице твое полно сил, да длинная густая борода рыжего цвета с чреватым оттенком, большие глаза, да царственная осанка.

Годунов. Истинно, государь, в свои сорок пять годов ты полон сил для блага державы, Бог тому в помощь. И обликом по Божьему желанию царственен.

Иван. Бог дает власть тому, кому хочет, а не тому, кто того хочет, а все те царственные черты передаются успешно через иконопись. У святого старца Максима Грека имеется трактат, посвященный иконописанию. Помысли про такую икону для Благовещенской церкви в Риге али Ревеле, чтоб власть царскую изобразил.

Алампий. Помыслю, государь милостивый.

Иван. В вотчине моей, в Ливонии, поставим православные храмы. Повелю митрополиту церкви освящати, чтоб митрополит вечернюю пел в новоявленных храмах, и всенощную, и заутреннюю. И буду я, царь, с царицею православною королевной датской, и сынами моими притом. Помоги, Господь, чтоб сбылось. (Крестится.)

Годунов (тоже крестится). Сбудется, государь! Художник, чтоб портрет хорош вышел для посылки в Копенгон. Я уже оклад иконы на него заказал – серебро и золото.

Иван. Для иконы московских надобно серебренников вызвать.

Годунов. Государь милостивый, уж вызван серебряных дел мастер Артамон да Родованка, Петровы дети, которые горазды серебром образы обкладывать.

Алампий. Государь милостивый, я иконы писаны сам чернью серебряной облагаю.

Царевич Иван. Как ты чернь делаешь?

Алампий. Царевич-батюшка, чернь та серебряна – смесь серы, серебра, меди и свинца. То черный цвет красив делается. Им заливаю вырезанные на металле узоры. Работаю на заказ. Новгородский Софийский дом дает мне заказы также.

Иван. Откуда иконному мастерству учился?

Алампий. Государь-батюшка, у нас от отца к сыну мастерство. У меня отец и дед иконники. Дед мой, постник Дермин, расписывал Софийский собор в Новгороде в 1509 году от Рождества Христова. У нас в Новгороде, государь, иконописцы называют себя изографы.

Иван. Иконописное дело богоугодное, сохранено в монастырях. Многие высшие патриархи гордились умением расписывать иконы, среди них и отец мой, митрополит Макарий, ныне покойный. Одно дело – любительская роспись, иное дело – мастерство, как у Рублева али Дионисия. Для храмов нам такие потребны, однако в малых храмах много икон дурных, много самоумства в иконном деле. Писать иконы научились самовольством для рыночной продажи. С ними церкви нашей православной надобно бороться, а кто иконное дело портит, того наказывать.

Алампий. Государь милостивый, всякие есть самоучки. Также у мастеров ведомых, тобой названных, Рублева и Дионисия, не все доброе. Так, Дионисий расписывал собор Рождения Богородицы в Ферапонтовом монастыре, то употребил для изготовления красок гальку, которую собирал по берегам местных речек и Бородаевского озера. И Рублев писал природными, земельными красками, более всего охрой различных оттенков, далее умбра, киноварь, празелень, ярь-медянка – горная сыпь, зелень. Оттого краски ныне утратили свой первоначальный цвет, а штукатурка, либо известковая побелка храмов, дурно отразилась на верхнем красочном слое. И с иконами так же. На чудотворной иконе Варварьевской Божьей матери, даденной мне для подновления, краски ныне блеклы. Особо же утрачены зрачки Божьей Матери и Младенца. Также почернение румянца на щеках. Я же, государь милостивый, хочу исхитриться, не так лишь бы те краски подновить, а сделать ярче, свежей и сильней, чем у Рублева краски в образе. Особо же то относится к синему цвету-фону.

Иван. Ой ли, художник, превзойти Рублева сможешь ли?

Алампий. Потщусь, государь. Иной раз мыслю – смогу. Силу в себе чую. Иной же раз сомнения, печаль. Однако потщусь. На бумаге, что Рублев писал в летописце, Троице, то выполнены те заставки золотом, чернилами и грубыми красками. Частью эти краски разведены на масле, на бумаге следы растекшегося масла. Рублев, как и иные, не знал употребления масляных красок и, верно, их не потреблял. Затем те же грубые краски особо часто употреблял. Наиболее плохо растерты красные краски, разведены на клею или на воде. Непомерно обильно применение золота.

Иван. Ты, вишь, художник, жаден сравниться с Рублевым. Зависть к нему, вишь, имеешь. Однак не судить тебя с ним, ведь самая мной чтимая православная икона – «Троица» Рублева в Троицком монастыре.

Алампий. И мной чтимая, государь милостивый. Часто хожу в Троицу на нее глядеть, да все примериваюсь сделать по-своему. И краски свои примериваю: празелень, охра, киноварь, сурик, лазурь.