Бельский. Пришлю их к тебе, государь, на посрамление.

Иван. Ныне, марта 18-е – день не скорби, а веселья. Веселиться хочу! Где Осип Гвоздев, шут мой, бахарь[44]?

Шут (вбегает задом наперед в вывернутом наизнанку кафтане и в шапке, надетой передом назад. Громко кричит). Тут я, царь! (Смех.)

Иван. Ты чего кричишь, Осип?

Шут. Мыслю: как-де я к царю войду в палату да закричу, он-де у меня от страха и места не найдет! (Смех.)

Царевич Федор (смеется). Батюшка, и я люблю шутов. Откуда идешь, Осип?

Шут. Государь-царевич, из поля вышел, из леса выполз, из болота выбрел, а неведомо кто! (Смех.)

Бельский (смеется). Где ж, шут, ты живешь?

Шут. Живу где придется. Восемь дворов бобыльных, а в них полтора человека с четвертью. (Смех.)

Годунов. Как же с четвертью, шут?

Шут. Четыре человека в бегах да два в бедах. (Смех.)

Иван. Такие-то у меня люди, шут. Знаешь ли, что такое человек? Человек есть храм Божий, а храм Божий есть человек.

Царевич Федор. Скажи про то, батюшка родимый!

Иван. Федор-сын, мальчик, и вы, иные, знаете ли, как просто выразить величие Божье, мудрость, милосердие? Недаром же торжественные здания храмов не штукатурятся, обнаруживая мощь кладки. Величественная простота храмов напоминает об устройстве вселенной и малого мира вселенной – человека. Шея – барабан храмов, плечи – подошвы, очи – окна, бровки над очами, голова есть купол. Росписи храмов напоминают о вселенной, ее совершении и истории, Ветхом и Новом Завете и о будущем человечества, конце мира и Страшном суде.

Шут (плачет). О, горе! О, всевидящее солнце! О, зависти зверолюты! О, солнце и земля! Увы, увы! Разум зверовидный! Оле, оле, доброненавистная душа! Тяжкошумная и скверногласящая! (Смех.)

Иван. Чего плачешь, шут?

Шут. Жалко мне тебя, что не спасешься и утерян для рая.

Иван. А ты, шут, спасешься?

Шут. Видел себя во сне в раю царем. Царские бисерные одежды на мне были.

Иван. Шут, какого ж ты царства царь? (Смех.)

Шут. Многих царств: царства тридцать пятого Кутилова, царства тридцать шестого Аврилианова, царства тридцать седьмого Такитова, царства тридцать восьмого Провова, царства тридцать девятого Кира и Кирина. (Смех.)

Иван. Замечаю, ты, шут, хроники Манассии читал.

Шут. Читал я, государь, хроники Манассии. (Плачет.)

Иван. Чего ж плачешь?

Шут. Про Фоку читал. Поставивши Фоку царем. О, горе! Пса бесного, мужа-разбойника, люта и гневлива, и убийством дышаща. Фока – мучитель. (Плачет.)

Бельский. Государь, не лишнее ли дурак говорит?

Иван. Истинно, так было в древности – император либо зверь, либо герой. Люблю я читать про царствование императора Траяна.

Царевич Федор. Расскажи, батюшка!

Иван. Траян царствовал в Риме девять лет, был муж воинствующий, победоносен, терпелив и храбр, в судьях праведен и неуклонен, мерило правде. Епарху своему дал меч со словами: «Ежели без закона царством владею, то ударь меня сим мечом и не пощади моей жизни, ежели законно и хорошо правлю суд, то имей сей меч, чтоб мстить за меня врагам».

Федор. Что стало с тем Траяном, батюшка?

Иван. Смерть беспощадна, Федор-сын, мальчик. И се изучил от жития, во многих плакав победах.

Шут. И Фока исчез. «Самодержавством перепоясавшись, яростью разжегся зело. И сего ради в недуг злой впаде и умре. Бо нрава убийца, властолюбив, свирепообразен, скорогневлив, кровопийца. Яко тяжкоумный лев плоти снедати погубляемых человек и кровь пити сладчайши». (Плачет.) И мучителя Диоклетиана постигла страшная кара – его язык сгнил, тело его кипело червями. От изрыгнул злую свою душу, рыкнул, яко лев.

Бельский. Молчи, дурак, не то говоришь!

Иван. Пусть шут говорит, Бельский. Говори далее, шут!

Шут. Земля не выносит злодействий императора Фоки, мучителя, и испускает безгласные вопли. (Плачет и вопит.) Ветром проходит повсюду Фока, повсюду пожирает сад и попаляет холм.

Федор. Батюшка, как мне царствовать, чтоб не быть подобным Фоке?

Иван. С храбродушием царствуй, Федор-сын, мальчик. Храбродушие заключено в чистом сердце, как голова в шлеме. Сердце же есть владыка всего тела, про то лекаря знают. Так ли, Люев?

Люев. Истинно, государь. Епифаний Кипрский в сочинении «Аптека» дает аптечку с полезными лекарствами от болезней сердца и от угрызения ядовитых животных и пресмыкающихся.

Шут. Сердце злого человека – звериное логово, гнездо злобы. Лютый зверь – вражда, сердцеедственный медведь.

Иван. То истинно шут говорит, без благочестия сердце свирепо.

Федор. Батюшка, как обучиться благочестию для спасения сердца?

Иван. Федор-сын, мальчик, вся вселенная – училище благочестия, вся Божья вселенная. В той вселенной, однако, не одно лишь Божье, но и грешное. Посредством волшебных очарований дьявола не одно лишь людское, но и зверское. Животные есть символы людских страстей. По сказаниям физиологий, свойства человеческого характера таковы: ярость – лев, хитрость – лисица, да прочие. Они – преграда нам по дороге в рай.

Царевич Федор. Каков он, святой рай, батюшка?

Иван. Шут высокоумный, скажи-ка царевичу, что есть рай, ведь ты уж в раю был? (Смех.)

Шут. Был, государь.

Иван. Как рай Божий устроен?

Шут. У рая Божьего крыша плоская, односкатная, крытая берестой да дерном. Внутри – кругом печи, каменны палаты, да в углу бочка для воды, которую нагревают, бросая туда раскаленные камни, чтоб пар шел.

Иван. Ты, шут, про баню говоришь! Баня – место нечистое, у холопов для женских родов предназначена, а ты ее с Божьим раем равняешь! Велю тебя за то высечь, что кощунствуешь!

Шут. Скорее, государь! (Опускает штаны.) У меня гузно в саже вымазано, голым гузном сажу с полатей мел! (Смех.) Кровью и умоюсь. А ежели гузно в саже да кале, а елдак в сале, то тут уж быть ветошке и мочале. (Смех.) Государь, Бог сотворил человека, когда мылся в бане, из ветошки да мочалки.

Иван. Снова ты, шут, кощунствуешь! Так белозерские волхвы говорят. Говорят: Бог бросил на землю мочалы, ветошки, бересты, лыка и сотворил Адама. В Святом же Писании Адам сотворен из глины, из праха земного.

Шут. Государь, сотворено было двое Адамов.

Иван. От которого же род людской?

Шут. От обоих, государь. А раз два Адама, то два и рая, ибо рай есть блаженство.

Иван. Истинно так, шут. Царь Соломон, сошедший в ад, и блаженный Иона, сошедший во чрево китово, испытали блаженство, блаженство бездны.

Шут. Как лежишь на полатях, государь, а свет из окошка слабо течет в черные закопченные стены да в пару, то блаженство райское, вода ж смывает грехи.

Иван. Уговорил, шут, пойду испытаю блаженство да грехи смою. Бельский, подай нам водки!

Шут. Оле! И я бы ради постных дней пироги поел, да белой рыбицы, и тельное, да две паровые тешки, да ухи стерляжьей. Пожалуй, государь, накорми меня, чем Бог поможет.

Иван. Ты, дурак, требуешь себе изысканных блюд под видом милостыни.

Шут. Нет, государь, меня хоть крупенью накорми, дай мне репу парену да редьку зелену, да посконну кашу на вязовой ложке.

Иван. А еще чего желаешь?

Шут. А желаю, чтоб брата моего Никитку рыбкой по-черкесски накормил. Христа ради накорми и не отказывай.

Иван. Где ж брат твой Никитка?

Шут. Он уж скачет да скоро будет, а руки держит за пазухой, а ногами правит, а головой в седле сидит. (Смех.) На свадьбу к тебе, царю, спешит.