– Почему? Потому что он указал вам на недопустимость подобного поведения?

– Вы всерьез считаете, что меня тревожит именно это? – удивился Джек. – Поверьте, мне в высшей степени безразлично, что он обо мне думает. Но его ссылки на Ньюпорт смущают вас. А это, по-моему, недопустимо.

Линнет снова почувствовала, как в груди у нее разлилось приятное тепло. Но она постаралась этого не замечать, напомнив себе, что Федерстон как никто другой умел пользоваться ситуацией и обращать любые мелочи в свою пользу.

– Значит, заметив няню, гулявшую с малышом, вы решили воспользоваться благоприятным моментом? Или, может быть, вы заранее договорились с няней?

Беспокойно ерзая на стуле, граф медлил с ответом, тем самым подтверждая подозрения Линнет. И тут вдруг перед ее мысленным взором предстали картины будущего с ним: она увидела своих сыновей, которые будут выглядеть в точности так же, как сейчас Джек, когда их поймают на месте преступления – то есть у буфета, откуда они таскали клубничные тарталетки. Черноволосые и темноглазые, эти мальчишки с чарующими улыбками будут вертеть ею как им заблагорассудится.

Заставив себя отбросить подобные мысли, Линнет прошептала:

– Значит, все это было постановкой?

Джек по-прежнему молчал, но его выручила подошедшая Белинда.

– Кто-то стащил часы, да? – Маркиза улыбнулась и протянула к сыну руки.

– Теперь-то он тебе нужен… – с обидой проговорил граф. – Только теперь, когда я его успокоил и привел в благодушное настроение.

– Да, разумеется, – согласилась Белинда. – Ты же не думаешь, что я захочу к нему приблизиться, когда он своими воплями пытается разбудить мертвых?

Линнет увидела, как Джек запечатлел на макушке малыша нежный поцелуй, и у нее снова сжалось сердце. Да, конечно, все это было хитрой уловкой, но даже теперь она чувствовала, что готова рухнуть в объятия Джека словно спелая слива с дерева.

Когда же он передал ребенка матери, Линнет вскочила из-за стола и отвернулась от него – равно как и от розовых картин их совместного будущего, которые он пытался для нее рисовать. Быстро шагая к дому, она слышала, как Джек звал ее, но сделала вид, что оглохла. Но он, разумеется, не оставил ее в покое. Не успела она дойти даже до дорожки, ведущей к террасе, как граф догнал ее.

– Да, это постановка, – признался он. – Кроме плача малыша, конечно. Его рев – чистой воды везение.

– Везение? – переспросила Линнет. – Использовать плачущего ребенка, чтобы взять верх над соперником, – это, по-вашему, везение?

– Поскольку в результате вы собственными глазами увидели, каким отцом будет Хансборо, то да, я бы сказал, что это удивительное везение.

– Интересно получается… Значит, любой мужчина, кроме вас, это для меня – неудачный выбор.

– Линнет, я делаю лишь то, что вы хотели.

Она остановилась так внезапно, что Джек прошел еще три шага, прежде чем тоже остановиться.

– Я хотела?.. – переспросила Линнет, не вполне уверенная, что правильно все расслышала. – Неужели вы могли подумать, что я хотела увидеть… подобный спектакль?

– Это вовсе не спектакль. Я действительно люблю детей. А Хансборо нет. Таковы факты.

– Весьма удобные для вас факты, вам так не кажется? И на основании этих «фактов» я должна решить, что вы для меня – лучше, чем он?

– Да, конечно. Все люди именно так и поступают – пытаются представить себя в самом лучшем свете, чтобы произвести благоприятное впечатление. Хансборо волен поступать так же. И вы тоже, разумеется.

Линнет начала горячо возражать, но Джек перебил ее:

– Я видел вас в вечернем платье, Линнет. Эти низкие декольте – очевидная форма манипулирования… То есть вы пытаетесь произвести впечатление на мужчин, не так ли?

– Какой абсурд! Это вовсе не одно и то же!

– Неужели? – Джек скрестил руки на груди. – В чем же разница?

– А в том, что платье – это намного безобиднее.

– Ну и что? Суть-то не меняется. И платье с низким вырезом – явная уловка для достижения определенного результата.

– А в результате вашей уловки я должна решить, что вы станете хорошим отцом только потому, что можете успокоить ребенка с помощью часов?

– К сожалению, у меня нет времени на долгое ухаживание, и вы это прекрасно знаете. Поэтому сегодня я попытался показать вам, каким я буду отцом. Попытался показать тем единственным способом, который смог придумать с учетом ограниченного времени. Вы говорите, что это – постановка. Но ведь и обстоятельства, в которых мы находимся, – тоже своего рода постановка. Не забывайте: все это придумала Белинда.

– И все же демонстрация своих достоинств за счет Хансборо вряд ли была необходимой. Вы могли бы все объяснить мне на словах.

– Мог. И неоднократно пытался это сделать. Но мои слова на вас не действуют. Вы просто не обращаете на них внимания – не обращаете, когда я пытаюсь объяснить, чем был для меня тот поцелуй в Ньюпорте, не обращаете и тогда, когда я признаюсь вам в любви.

– Тише, Джек! – Линнет осмотрелась, но поблизости никого не было. Правда, некоторые из гостей наблюдали за ними с лужайки, в том числе – леди Трабридж и Хелен Холланд.

– Насколько я помню, все это вас не убедило, – продолжал Джек. – Мои слова отскакивают от вас, как стрелы от каменной стены.

– Неправда! – запротестовала Линнет. – Я не…

– Я мог бы клясться и божиться, что обожаю детей и что я, в отличие от Хансборо, никогда не прикажу няне унести ребенка только потому, что он плачет в присутствии гостей. Но разве мои слова могли бы что-нибудь изменить?

Девушка хотела ответить, но граф тут же снова заговорил:

– А ведь я, в отличие от моего отца, не считаю, что детей надо держать в дальнем углу дома, где за ними присматривает няня и где они месяцами не видят родителей. И я мог бы сказать, что для меня неприемлемо отправлять ребенка в интернат, когда ему не исполнилось и десяти лет. А видеться с родителями такой ребенок может только во время летних каникул. Я мог бы объяснить, что не считаю хорошую взбучку с использованием стека решением любых дисциплинарных проблем.

– Боже правый! – воскликнула Линнет, чувствуя, как болезненно сжимается сердце. – Неужели таким было ваше детство?

Джек отвел глаза.

– И еще я мог бы сказать: стань мой сын хорошим футболистом, я ни разу не пропустил бы церемонию награждения. А любые проблемы в школе я бы посчитал признаком того, что ему необходимо уделять больше внимания, а не проявлением его никчемности. Я бы никогда не насмехался над ним и не унижал только за то, что он – второй сын, а не первый. И я бы ни за что не лишил бы его содержания…

Линнет, ошеломленная, молчала.

– Да, со мной именно так и было, – говорил граф, но теперь он с вызовом смотрел девушке прямо в глаза. – Так что теперь вы знаете все. Мой отец, а вслед за ним и мой брат – оба очень любили напоминать мне о моем ежеквартальном содержании. Они знали, что у меня нет других источников дохода, и развлекались, держа меня постоянно в подвешенном состоянии, мол, захочу – дам, захочу – нет.

Линнет тихо вздохнула.

– Но я же не знала…

– Не важно…

– Нет, Джек, это очень важно, – возразила Линнет; она почти физически ощущала его боль. – Вы должны были сказать мне, объяснить…

– И вы бы мне поверили? – Он криво усмехнулся. – Сомневаюсь. Вы хотели знать, каким я буду мужем и отцом. Но как, скажите на милость, ответить на этот вопрос словами?

– Но сейчас у вас со словами все в порядке.

– Тем не менее я решил, что демонстрация моей любви к детям – самый простой, уместный и наиболее действенный способ все вам объяснить.

Не добавив больше ни слова, граф отвернулся и быстро ушел.

В течение двух следующих дней Джек был идеальным джентльменом. Он надеялся, что по утрам, когда Линнет каталась по парку с Каррингтоном, герцог, говоривший лишь о политике, успевал наскучить ей до смерти. Но он больше не подстрекал герцога, хотя искушение было велико.