Винтокрылый похож на птеродактиля, у него кожистые огромные крылья, только он крупнее, размером со здание МГУ. Он может летать быстро, как истребитель, но может и зависать в воздухе, как муха. У него есть четыре турбовинтовых двигателя на крыльях. Поэтому я его и называю Винтокрылым. Еще от птеродактиля он отличается тем, что разговаривает человеческим голосом. Винтокрылый всегда появляется со мной рядом, когда я нахожусь в движении, – еду на машине или в поезде, лечу в самолете, плыву на покрышке. В такие моменты он обычно появляется в окне или иллюминаторе. Он смотрит на меня своими желтыми глазами. Глаза у иерофантов бывают разные: желтые, голубые, черные, белые. У одного иерофанта глаза разного цвета, я называю его Волчок.

Этот-за-Спиной со мной с детского садика. Существо размером с аэропорт «Домодедово». Он всегда находится у меня за спиной, нависая чудовищной тенью. Поэтому я так его и называю – Этот-за-Спиной. У него огромные руки, которыми он бережно обхватывает меня и окружающий меня участок в пару гектаров. Этот-за-Спиной всегда говорит мне, что делать. Иногда его советы полезны, часто – вредны, и в обоих случаях очень опасны. Я всегда слушался его советов.

А у Волчка один глаз голубой, а другой – черный. Он выглядит как волк. Он не очень большой по сравнению с другими иерофантами, размером со слона, не больше. Волчок плохо дрессируется, хотя за еду охотно выполняет команду «Голос». Голос у него хриплый. Волчок очень страшный. Я привязан к нему.

Вот кто такие иерофанты.

Конечно, у читателя может возникнуть вопрос. Я боюсь, у читателя вообще может возникнуть много вопросов ко мне. А вопрос вот такой: пытался ли я что-то сделать, чтобы избавиться от всего этого, от иерофантов? Чтобы жить как человек, без этого всего. Вот мой ответ. Да, я пытался. Я много раз пытался их прогнать, я угрожал, я просил. Все бесполезно. Иерофанты только смеются в ответ, и особенно смешат их слова «жить как человек». Они прямо хохочут, когда это слышат, иерофанты. Но однажды я разозлился сильно. Это случилось, когда был Новый год. Для чего придуман Новый год? Чтобы было на что надеяться. А поскольку надеяться на себя нет никакой возможности, остается надеяться на смену дня и ночи, смену времен года, круговорот воды в природе – в общем, на то, что все исправится само собой и завтра все будет иначе, будет новый год, новая жизнь, настоящая жизнь, и так далее. Психоз, конечно, но человеку нужно на что-то надеяться. Вот так и я пал. Захотел новой жизни. Перед самым Новым годом я нарядил елку и созвал всех иерофантов. Созывать их нетрудно – они и так всегда рядом. Нужно только спросить тихо: вы здесь? Они говорят: да, мы здесь.

Так я и сделал. Они сказали – да, мы здесь. Тогда я сказал:

– Я больше не могу. Жить с вами тяжело. Другие же живут как-то без вас. Я тоже хочу. Имею я право хотя бы попробовать? Я хочу, чтобы вы ушли. Навсегда. Пожалуйста. По-хорошему прошу.

Этот-За-Спиной сказал печально:

– Да мы бы и сами…

А Винтокрылый засмеялся и сказал:

– Когда по-хорошему просят – это приятно.

Мне не понравилось, как он засмеялся. А Этот-За-Спиной сказал с интонацией мэра маленького городка:

– Если бы от нас все зависело!

Я очень удивился, ведь Иерофанты – гигантские духи, их размеры чудовищны, их мощь несомненна, и если уж не от них все зависит, тогда от кого?

Этот-За-Спиной мне объяснил. Для того чтобы избавиться от иерофантов, мне нужно повстречаться с их главным. Только он такие вопросы решает. Я никогда его не видел, только слышал – от самих иерофантов. Говорили они о нем всякое. Говорили тихо. Все иерофанты его боялись. Они называли его: Он. Он повелитель средних и высших адов, можно сказать – топ-менеджер. Его зовут Иерограммат. Именно он придумал, как записывать человеческие мысли, изобрел первую азбуку и алфавит, письменность и грамматику – поэтому его зовут Иерограммат. Я никогда его не видел, потому что низшие ады – а к ним, как известно, относится все на нашей гостеприимной планете – он обычно не посещает. Брезгует.

Когда я попросил иерофантов о встрече с их главным, они переглянулись. Потом стали смотреть на Волчка. Волчок глянул на меня своими разноцветными глазами, выражение было таким – мол, зачем ты меня заставляешь этим заниматься. Потом он поднял голову, закрыл глаза и завыл. Принято считать, что, когда воют волки, – это страшно. Когда завыл Волчок – это было не страшно, это было душераздирающе. Как будто громко плачет ребенок, но необычный, дикий ребенок. Типа Маугли. Все иерофанты притихли. Я никогда не видел их раньше такими – они как будто стали даже меньше и сели теснее друг к другу, как замерзшие солдаты в окопе. Волчок подушераздирал так с минуту, я еле выдержал этот плач Маугли, и, как мне показалось, иерофантам тоже было не по себе.

Потом Волчок замолчал. Некоторое время было тихо. Иерофанты слушали тишину, как будто ожидали ответа. Я тоже ждал. Через некоторое время я сказал:

– Хорошо.

Я сам тогда удивился, зачем я так сказал и о чем это я. Я тогда не понял ничего. Нет, не понял.

А Волчок покрутился, потоптался на месте, лег и укрыл нос хвостом, как это делают звери перед наступлением холодов.

Этот-За-Спиной сказал мне:

– Он придет.

Потом подумал и добавил:

– Зря ты его позвал.

А Винтокрылый обиженно погудел двигателями и сказал:

– Что мы тебе плохого сделали…

И хотя я мог привести довольно длинный список всего, что натворили плохого иерофанты в моей жизни, я уже и сам в тот момент сомневался, а правильно ли я сделал. Если сами иерофанты опасаются встречи с Иерограмматом, то чего ждать от этой встречи мне? Я же не гигантский дух, я же не размером с «Домодедово», я маленький человек.

Встреча была назначена за городом. Я не удивился. Я предполагал, что Иерограммат совершенно неебических размеров, больше остальных иерофантов, раз он их топ-менеджер, в городе даже иерофантам тесно, так что они хорошо чувствуют себя на природе, где можно занять собой часть пейзажа, разместившись без давки. Иерограммату, вероятно, еще трудней найти спокойное, не тесное место – как трудно бывает найти чешки балерине, у которой 46‑й размер, я, правда, не знаю, есть ли такие балерины, наверняка есть.

Место гиблое, я сразу понял. Лес, березки – с одной стороны. С другой стороны – река. Зеленая. Между лесом и рекой – русское поле в синих васильках и желтых одуванчиках. В таких полях в древние времена, если верить историкам, проходили честные сечи. Я не понимал, как же я проведу честную сечу с Иерограмматом, силы-то явно неравны. Да и нечестную сечу провести было непонятно как. У меня не было возможности в решающий момент битвы бросить свежий резерв, коварно спрятанный где-то в крыжовнике, как это обычно делал Дмитрий Донской, – потому что я не мог отделить от себя резервную часть и спрятать в колючих кустах.

Я ожидал, что небо потемнеет и появится циклопический монстр, закрыв собой солнце. Или раздвинется земля, и, в ярости стряхивая с себя васильки, во весь свой тектонический рост из-под земли восстанет чудовище. Но ничего этого не случилось. Конечно, и хорошо, что не случилось, потому что – ну а что бы я делал? Как такого врага поразишь? У меня ни коня, ни меча нет.

Каково же было мое удивление, когда раздался голос. Голос сказал негромко, спокойно:

– Ну. Я здесь.

Я не сразу понял и даже переспросил, хотя это было и глупо:

– Где – здесь?

– Хотел поговорить? Говори, – сказал голос.

Сомнений быть не могло. Голос звучал изнутри меня.

Это был мой голос. Иерограммат сидел внутри меня. Как рассказали потом иерофанты – а ведь могли бы и заранее предупредить! – он всегда так поступал. Он всегда был внутри того, с кем имел дело. В этом был его секрет. Поэтому он и стал топ-менеджером – другие гигантские духи так не умели. Нельзя было понять поэтому, каких он размеров и как выглядит.

Я, конечно, очень удивился и прямо спросил:

– Вы что, во мне?

– В тебе, – сказал Иерограммат. – Можем на «ты».