Однако вернемся к любви – к отношениям собаки и кота. Она, наша Реми, нежная овчарка, пугливое антилагерное существо, любила его совершенно невозможной любовью. Например, когда у нее родились щенки, ей было на них… не то чтобы наплевать, но они были для нее гораздо менее важны, чем любимец Сёма. Когда щенки в количестве семи штук вываливались из комнаты, которая в тот момент была для них определена у нас в квартире, топая своими толстыми ногами… А щенки немецкой овчарки, они очень хорошенькие… Они устремлялись в коридор, где делали лужи, а потом должны были найти мамку, чтобы припасть к ее кормящей груди. В это время Реми, игнорируя совершенно своих законных детей, по всей квартире искала Сёму, чтобы его вылизать, поздороваться, то есть пожелать ему доброго утра. А щенки, они – как-то так, между прочим… То есть они были абсолютно лишены материнской ласки.

Эта любовь, она выражалась во всем… Мы Сёму первое время наказывали, если он нагадит в коридоре… Он метил углы, он не был кастрированным котом, поэтому метил все подряд. Я его жестоко наказывал. Ну, как жестоко? Вышвыривал за дверь, а до этого тыкал лицом в испражнения и лужи и говорил: «Не надо!» – а потом показывал на унитаз и говорил: «Вот здесь, вот здесь!» А потом вышвыривал за дверь.

За дверью Сёма устраивал целый цирк. За дверью у него начиналась древнегреческая трагедия. Он принимался гулко, низким человеческим голосом орать. Орать, как… – я даже не знаю, с чем сравнить, – как роженица, таким голосом, что соседи иногда выбегали в коридор и спрашивали, кто мучает животное.

Реми все это видела, и вскоре при ней его уже нельзя было наказывать, потому что она за него заступалась, визжала – не могла перенести то, что Сёму вышвыривают за дверь. В один прекрасный день случилось вот что… Сёма сделал свои поганые дела, и Люда мне говорит: «Ты его накажи сейчас, вышвырни, после того как я поведу Реми гулять, чтобы она ничего не видела».

И вот смотрите, что получилось. Какие там собачьи команды? «Лежать», «Сидеть», «Апорт»… Она понимала речь! Услышав эту тираду о том, что ждет ее любимого, она заскулила, бросилась его искать, нашла, взяла за шиворот и стала прятать, запихивать под кровать, чтобы никто из нас его не нашел, чтобы не смогли наказать. И тем трагичнее для нее была история, которая потом случилась на даче.

Однажды, встав утром, Реми увидела на грядке чудовищную картину предательства Сёмы – его прелюбодейства с какой-то кошкой. Для Сёмы это был рутинный акт, но она такого никогда не видела. Она оцепенела и пошла на эту грядку. Даже не побежала гнать эту кошку легкого поведения. Она стала медленно приближаться к совокупляющейся паре. Кошка, увидев приближающуюся к ней немецкую овчарку, животное, с ее точки зрения, опасное, быстро, взвизгнув от страха, убежала в кусты. А Сёма остался лежать, как омерзительный, уверенный в себе самец, который считает свое предательство и свою измену закономерной и нормальной. Он продолжал лежать на грядке. Реми медленно подошла к нему и стукнула его лапой, но стукнула как-то вяло, словно говоря: «Ну что же ты, дрянь такая, сделал?» Вот так стукнула лапой и отошла, после чего Сёма встал и отошел в сторону, видимо заподозрив, что сделал гадость, которую ему, может быть, уже не простят. Реми так же спокойно вернулась в дом. После этого она не ела три дня. Только пила воду. Для нее это было что-то… не просто шок, а настоящая измена, которую она восприняла, как глубоко оскорбленная в своих чувствах женщина. И потом они вроде как помирились, но прежнего накала чувств между ними уже не было. Сёма подлизывался, как только мог. Он подходил к ней, терся об ее ногу, она вроде бы равнодушно смотрела на него, и уже никогда не было такого, чтобы она за ним бегала. Она отворачивалась, она ему не простила.

Но, как бывает у людей, у супружеских пар, которые не могут друг без друга и умирают один за другим, – так произошло и с Реми и Сёмой. Наши животные умерли от старости, а, слава богу, не от каких-то тяжелых болезней. Каждый из них прожил свой отмеренный срок. Но Сёма, надо сказать, был очень одиноким котом. Сын Глеб в это время уже вырос, так что бумажку коту уже никто не кидал. Сёма сам иногда игрался с чем-то: найдет какую-нибудь бумажку и катает по полу. А с ним никто не играл, никто им не занимался. В общем, он был одиноким котом и привык к тому, что если он никого не тревожит, оставляет всех в покое, то и с ним будет все хорошо. Поэтому поел и спать, поел и спать. Единственным развлечением для него была собака Реми, которая с ним еще как-то играла. Но после измены и это прекратилось. Сёма обрел уже полное, так сказать, одиночество.

Сначала умерла от старости собака. Они, наши животные, умирали по-своему. Реми умирала… Я в это время был на гастролях, а мне рассказали, что она умирала, лежа на полу в прихожей. И в последнюю свою минуту она вдруг ожила и лежа начала быстро-быстро сучить лапами, как будто побежала куда-то за мячиком или палкой, которую ей кинули на бульваре. Собаки, особенно молодые, очень любят бегать за палкой или за мячиком. И вот так она бежала, бежала, как будто в свой смертный час снова вернулась в свое детство и юность. Она бежала, бежала, бежала и затихла.

Вскоре и Сёма умер. Он умер как джентльмен. Было видно, что ему плохо. Он ходил, ходил, жалобно мяукал, а потом тихо ушел в угол, лег там, и мы даже не заметили того момента, как он ушел из жизни, потому что он лег в этот угол и затих. И только потом, утром, мы обнаружили, что его больше нет.

А дальше приехали спокойные люди, которые занимаются, как они сами говорят, утилизацией. Получили свои деньги, положили кота в пластиковый мешок так же, как раньше собаку, и увезли.

Вот такая история любви, которую я бы назвал «Джульетта и Ромео», а не наоборот, так как центральным персонажем в ней все-таки была Реми.

Кот всегда возникает на тропинке ярко-рыжей вспышкой, будто из неоткуда. Сосредоточенно и осторожно крадется среди шапок травы, фиолетовых люпинов, горько-лиловых флоксов. Каждый раз это почти чудесно: поворачиваешь голову, выглядываешь в мутное оконце террасы и неожиданно – кот бежит к дому. Любуясь, как он грациозно пробирается сквозь темно-зеленую изгородь золотого шара или скользит в высокой влажной осоке возле ржавой калитки, я еще не догадываюсь, что начинаются мои уроки. Позже оказывается: это целый маленький цикл, несколько разрозненных, разметанных во времени уроков, которые с годами сложатся в науку.

Иногда кот приближается к дому по-особенному: поспешно, собранно, даже немного сурово. Пушное боа хвоста лисьими зигзагами мелькает мимо пня старой вишни. Научившись заранее распознавать эту его трусцу, прищуриваюсь и издали замечаю в зубах маленький темный клочок, будто вырванный в трамвайной давке пугливым воришкой, который теперь поскорее бежит в укрытие, спасается от погони. Деловито перебирая лапами, посуровев от сознания важности происходящего, кот не раз приносил с прогулки мышонка. Триумфально мелькнув во дворе, обозначив свою сегодняшнюю удачу, он сосредоточенно удалялся в какое-нибудь тихое тенистое место. И там с нежностью и любопытством развлекал себя живой игрушкой. На некоторое время выпускал мышонка из зубов, позволял ему панически пробираться в траве. Потом снова бойко улавливал когтистой лапой. Легонько прикусывал. Беззлобно потрепывал, добродушно истощал, все сильнее выбивая из несчастного дух и способность к сопротивлению. Наигравшись под старой антоновкой, насытившись своим торжеством, кот приносил бездыханную добычу бабушке, возлагал к ногам, в знак особой признательности, уважения и безграничной любви. Лягушками большими и малыми, которые обильно мелькали в траве после ливня, кот никогда не интересовался, скорее всего, считал их холодными и неувлекательными, непригодными для того, чтобы поймать, похвастаться и после вручить кому-нибудь особенному, в знак кошачьей приязни. За бабочками он охотился почти постоянно, неоднократно ловил их на террасе и в саду, сразу же поспешно и жадно поедал, считая этих беспечных существ чем-то вроде десерта, с которым не стоит особенно церемониться. Как оказалось, главной и существенной его добычей были маленькие птички.