– Молоко, поди, скисло, – говорил тогда Иван Матвеевич, хотя налил его совсем недавно, заслышав характерный шорох со стороны калитки.
– Не волнуйтесь, я простоквашу тоже люблю.
Это было примирение.
Кота полковник не любил. Но уважал. Как уважают однополчанина, несхожего в привычках, манерах и пристрастиях, но отчаянного храбреца, с которым и смерть не страшна. Смерть действительно была уже не так страшна Ивану Матвеевичу, как раньше. Раньше, глядя на закат, пробивающийся сквозь сливовые ветви, он с тоской думал о том, что рано или поздно придется уйти и оставить все, что с таким трудом и упорством было выстроено, посажено, взлелеяно. В эти минуты казалось, что вся жизнь напрасна и быстротечна. И что самое обидное – уйти предстояло непонятым. Окружающие его люди так и не поняли, что он, не любя и, по сути, не умея приятно говорить, старался предложить им свои поступки. Именно поступки. А они их не оценили. Им подавай слова красивые.
Кот с его неторопливостью в поступках, речами гладкими, витиеватыми, так порой раздражающими полковника, с его созерцательным спокойствием казался представителем вечности. И с ним можно было откровенно говорить об обидах на человечество в лице детей и соседей, о страхах перед приближающейся пустотой и о том, что смородину лучше всего удобрять толченым мелом.
Мешки с сухими яблоками, перевязанные серой бечевкой, уже стояли на застекленной веранде, уже были сложены в сарай лопаты, грабли и лейка, уже зеленая тачка и старая коса были поставлены в гараж, осень уже попудрила инеем листья, а Иван Матвеевич никак не уезжал с дачи. Он тянул, медлил, как порой делают, надеясь, что сложный и неприятный вопрос разрешится сам по себе. Разволновавшиеся дети приехали его навестить и застали сидящим на жесткой лавке и перебирающим коробку с гвоздями.
– Отец, ты что так долго сидишь здесь? Морозы же.
– Я печку топлю. И отойди от крыжовника, ветки пообломаешь.
Невестка, обнаружив на кухне блюдце с молоком, встрепенулась:
– Вы что, кошку завели? Не приваживайте, вы в город уедете, а она здесь помрет зимой.
«Да уж, а что можно меня в город взять – это как-то в голову не приходит», – подумал кот. Он, потерявший дар речи по случаю приезда гостей, лежал тут же, рядом со скамейкой, на которой сидел полковник.
– Отец, так когда за тобой приезжать?
– Ну что пристали, у меня еще работы тут полно. Не видишь, что ли…
– Да вижу, гвозди перебираешь, – ехидно заметил сын. – Даю тебе неделю, в следующие выходные тебя перевозим.
Полковник зашел в теплый дом, подбросил березовое полено в печку.
– Покарауль, чтобы угли не рассыпались, – наказал он коту, надел офицерский тулуп и вышел за калитку.
Кот что-то муркнул, растянулся на вязаной дорожке перед печкой и вдруг понял, что он обрел дом. Дом, который «навсегда». «Навсегда – это, наверное, до весны» – кот старался быть честным с самим собой. Весна наступит, и он пойдет бродить по увлекательным деревенским домам, заборам и кустам, будет много замечательных встреч и героических поединков. Кот немигающим взглядом смотрел на огонь в печи.
Иван Матвеевич направлялся к сторожу. Сторож – отец-герой, жил всю зиму в маленькой сторожке. У него было пятеро детей, жена – повар на одной из местных фабрик – и четыре кошки.
– Что ты в заборе еще одну калитку не сделаешь? Ума не хватает сообразить! – привычно начал Иван Матвеевич, но потом вспомнил, что пришел с просьбой. – Кота возьми на зиму? Уезжаю я через неделю. Деть некуда.
– Матвеич, ты чего?! – воскликнул сторож. – Куда я тебе кота дену, если у меня четыре кошки?! Хочешь, чтобы я с ума тут сошел?! Нет, не проси даже.
– Я денег тебе дам. – Иван Матвеевич зло посмотрел на сторожа.
– И что, что я с этими деньгами буду делать?
– Еду ему будешь покупать. И себе останется.
– Нет, сказал, нет, значит, нет. Мне еще тут выводка котят не хватало.
Последних слов Иван Матвеевич не слышал. Он уже месил снежную грязь у калитки Марьи Семеновны.
Марья Семеновна, увидев на крыльце такого гостя, поджала губы:
– Я слушаю вас, Иван Матвеевич.
Полковник увидел кучу накрахмаленных салфеточек, картинки, вышивки по стенам, засушенные розы в высоких вазах, услышал гомон «скотного двора» и понял, что здесь его просьба будет тоже неуместна.
Вернувшись домой, он застал кота спящим на теплом полу у печки. Будить его не стал, а аккуратно перенес к себе на постель. Уложив в ногах, он сам разделся, лег, свернулся большим угловатым калачом, чтобы не помешать коту. Так они проспали всю ночь – кот, развалившийся во всю ширь кровати, и Иван Матвеевич с затекшими ногами.
С утра полковник достал доски, гвозди, молоток и стал строить дом для кота. Кот сначала безмятежно за всем этим наблюдал, отвлекал Ивана Матвеевича разными праздными разговорами, а потом как будто что-то понял и замолчал. Свернувшись клубочком на террасе, он только щурился и вздыхал. Потом исчез на весь вечер и появился, неся в зубах мышь-полевку. Мышь он положил перед полковником.
– Ты чего, сдурел? – ахнул полковник. – Зачем ты ее принес?
– Может, мяса поедим? До следующей весны вряд ли попробовать доведется. – Кот отошел в угол и принялся выковыривать занозу из лапы.
– Мяса, мяса! Где его взять, мясо-то? – полковник газеткой поддел мышку и швырнул за забор.
Вечером они ели тушенку, купленную в поселковом магазине.
– Вы бы курицу взяли, вон свежие, парные. Только привезли. И дешевле и выгоднее, – продавщица Лариска к старику относилась хорошо. Он ей чем-то напоминал отца. Правда, отец пил и утонул весной на той стороне реки, у села Петрово-Дальнее.
– Сказано тебе тушенку, давай тушенку.
Лариска положила на прилавок банку тушенки и засунула в карман старика горсть карамели.
– Будете есть и меня вспоминать.
– Охота была, – буркнул тот. – Но все равно, спасибо.
За столом к тушенке Иван Матвеевич налил себе стопочку водки.
– Меня бы мог тоже угостить. – Кот сытно облизывал остатки тушенки с усов.
– Ты что, пьющий? – Иван Матвеевич даже не заметил абсурдность своего вопроса.
– Нет, зачем же так сразу. Позволяю себе. По случаю. Иногда. Валерьянку.
– Зараза ты, а не кот.
Ночь прошла обычно – кот развалился на постели в ногах, Иван Матвеевич – свернувшись в калачик.
Забирали Ивана Матвеевича и мешки с яблоками в день, когда шел настоящий снегопад. Кот исчез с утра, полковник ходил по участку в надежде с ним попрощаться и сказать, что он сварил ему целую рыбину, куриные потроха и свиные хрящи. И все это он оставил на террасе около домика. Еще Иван Матвеевич постелил в кошачьем доме свой старый китель – сукно там отличное, должно быть тепло. Дети торопили полковника, он все медлил, ходил, ворчал, но наконец сел в машину. Кот, безмолвно сидящий под крышей бани, вдруг увидел, что Иван Матвеевич вытащил огромный клетчатый платок и стал сморкаться. Потом машина выехала за ворота и пропала в снегопаде.
Кот спустился с крыши, отведал рыбы, потаскал по половицам крыльца хрящи и завалился спать на старый китель. Снились ему горящая печка, слова полковника «береги себя, зараза» и его клетчатый платок. Кот на минуту открыл глаза: «Зачем себя беречь, если никому не нужен?» – зарылся в старый китель и опять уснул.
Зимой Иван Матвеевич жил для того, чтобы отметить профессиональный праздник, закупить семян на оптовом рынке и вырастить рассаду. Как только все эти дела были сделаны, обычно наступала весна, тогда можно было бросить город, уехать в Знаменку, окунуться в омут садовых работ и увязнуть в болоте огородных забот. Наступившая же зима была другая, длинная и нудная. И он, совершенно неожиданно, почти пропустил свой профессиональный праздник. Вспомнил только, когда в программе «Время» об этом торжественно сообщила гладко причесанная диктор. Он торопливо поднялся из кресла, подошел к серванту, вытащил бутылку коньяка, посмотрел на нее и поставил обратно. Праздновать не хотелось. Еще он заметил, что привычка разговаривать с собой, тоже стала неудобной. Почти что странной. Вспоминался кот, с которым можно было беседовать обо всем, совершенно не заботясь, как ты при этом выглядишь.
