Слушая сейчас Катю, Нафане почему-то совсем не хотелось задумываться, о том, к чему этот он, собственно, так обстоятельно клонит. Пусть говорит. Хотя бы не бьют в это время, и то хорошо. Рано или поздно все станет понятно. Мысли Нафани крутились, путались, а временами казалось, что он вообще уже ни о чем не думает.

— Впрочем, если тебе нравится то, пожалуйста, можешь продолжать, жить как раньше… — Катя начал слегка раздражаться, так как ему показалось, что он вообще напрасно тут распинается… У этого Новенького до сих пор даже бровь не шелохнулась… Не слышит он что ли? Мало его учили…

Еще сутки назад Катя вовсе и не собирался разговаривать с Новеньким. Преждевременно еще — «процесс воспитания» не закончен. Но, все ускорилось, само собой, когда Нафаня увидел маску, которой его пугали той ночью в изоляторе. Это происшествие не входило в планы Кати, и он по ходу дела решил внести некоторые коррективы, ускорив процесс обработки Новенького. Вдруг тот совсем страх потеряет, тогда станет неуправляемым… Кроме того, за Нафаню просил Серый… А с ним лучше вообще не ссориться, иначе потом дальше двора детского дома не высунешься… Так можно и свой авторитет подпортить.

— В общем, если ты не последний лох, то сможешь зарабатывать на жизнь вместе с нами! — Катя подошел к самому главному. — Согласен?

Нафаня поднял голову. Со всех сторон, ожидая ответа, на него смотрело множество любопытных мальчишеских глаз. Разве он мог в таком положении ответить НЕТ?! Почему он должен быть хуже других?!

— Я согласен, — произнес Нафаня.

И не знал он, что многие из присутствующих сейчас здесь ребят тяжело про себя вздохнули: «Вот и еще один сломался».

— Ну и отлично! Работать поначалу будешь с этим инвалидом, — Катя показал на Смоленского. Тот, до этого переминающийся с ноги на ногу где-то на задворках всей честной компании покорно вышел вперед. Сейчас он был с двумя перебинтованными в гипсе пальцами на правой руке, что явилось печальным следствием недавнего планирования со стремянки.

Такая компания, больше чем кто-либо устраивала Нафаню. Дело в том, что кто-кто, а уж Смоленский-то не был наглым, как многие другие ребята из детдома. Скорее наоборот. Среди бурсаков он слыл «непробиваемым», и являлся всеобщим объектом для, в общем-то, безобидных насмешек. Этот тугодум Смоленский вслух произносил что-либо крайне и крайне редко. А если иногда и скажет какую-нибудь фразу то, как правило, совсем невпопад. Тогда детдомовцы принимались хлопать и весело кричать: «Смол типа пошутил». На всех нападало безудержное веселье. Некоторые вскакивали, начинали бегать туда — сюда, прыгать махать над головой руками, напевая «Тра-та-та-та-тта! Тра-та-та-та-тта! Тра-та-та-та-тта! Смол типа пошутил! Невероятно!».

Наиболее активные, при этом падали на колени и, молитвенно сложив руки, кланялись головой до пола, также приговаривая: «Смол пошутил! Смол типа пошутил!»…

Во время всего этого представления, единственный, кто оставался ни чуточки невозмутимым, так это сам Смоленский. Ему было все равно. Тормоз, однако! Вот, например, с лестницы: прыгали многие, а пальцы сломал только он…

В общем, наименее безобидный Смол — Нафане подходил лучше других. Этот хоть драться по каждому поводу и без повода не будет. Правда, до сих пор Катя так и не сказал, а чем же собственно они будут заниматься. Как будут зарабатывать? Можно подумать, что их где-то, кто-то, только и ждет: «Нате вам, ребятки, не пыльную работенку. Только вас одних для этого и ждали! Для вашего благополучия берегли…» Кроме того, Нафаню, помнившего кое-какие намеки Буша, терзали нехорошие предчувствия, которые он пока старался от себя всячески отгонять…

— Ладно! Теперь ты свой! Закуривай! — Катя, угощая, протянул пачку сигарет.

Нафаня, вежливо поблагодарив, курить отказался. При этом, было видно, как сильно это не понравилось Кате. Но и в этот раз он промолчал, только подумав про себя: «Нет, рановато все же мы его к себе в компанию берем. Учить его еще нужно, и учить…»

Нафаню несло по течению. А он и не сопротивлялся… Теперь бедняга жил по чужой указке, делал все, как хотели бурсаки. Это давало свои преимущества. Впервые страдалец покушал в столовой наравне с другими. Катя во время обеда буквально втолкнул его в группу своих ребят. В результате стоять в самом конце очереди, как раньше, не пришлось.

И каши в этот раз ему дали достаточно, чтобы досыта наесться. Много ли ему теперь нужно? Желудок стал маленьким.

Сразу после обеда Нафаню отправили со Смолом на заработки. Но, пошли они не одни.

В детском доме жила собака, которую прикармливали все. Правда и дразнили ее тоже все кому не лень. От постоянного стрессового состояния, у псины частично парализовало верхнюю губу. Поэтому зубы у нее все время были обнажены, как будто в недобром оскале. Выглядела эта дворняжка очень неказисто. Можно сказать, паршивенько она совсем выглядела.

Помесь поросенка и болонки что ли. В общем, невесть что…

С одной стороны, как будто — жалкий вид у нее был. А с другой — одновременно и озлобленный, и обиженный… Не понять!

Кстати, звали ее Дурындой, а некоторые просто шавкой.

Но что интересно, дурой эта собака не была. Она умела мастерски попрошайничать. Встанет на задние лапы, держит кепку в зубах и жалостно, прямо на тебя смотрит. А у самой в глазах слезы. Вроде — подай денежку на пропитание…

Люди и не выдерживали. Подавали много!

Почему-то слушалась Дурында только одного Смола. Может он секрет какой-то знал? Как бы там ни было, с ним-то, обычно, и посылали бедное животное побираться….

Во время этой работы Нафане делать ничего не нужно было. Только сопровождать Смола и Дурынду. Лицо у него и так уже было под стать собаке. В дополнение, выглядеть нужно было — почумазее. Испачкать руки, лицо… Смотреть следовало просительно…

Наука одновременно и простая, и сложная.

«Эх, до чего же я докатился?» — мелькала у Нафани мысль.

Но еще сильнее одолевали его сейчас другие думы: «Что же написано в том письме от Буша?»

У Нафани никак не появлялось возможности, как ни будь, потихоньку выяснить это. До детского дома добрались они только поздно вечером.

Весь день троица ходила по автомобильным стоянкам, квартирам, где придется… Ужинали на ходу. Тратить заработанное на еду, в меру, им было разрешено.

Все основные деньги по возвращении они сдали Кате.

А уже тот решал, какую незначительную толику вернуть Нафане и Смолу. Причем, Новенькому, конечно же, несоизмеримо меньше.

Интересно, куда Катя девает такие деньжищи?

Другие бурсаки, также занимающиеся различными видами промысла, несут ему дань непрерывным потоком.

Конечно, и сигареты у Кати недешевы, и телефон классный, да и много еще чего… Но, денег-то пацаны сдают ему гораздо больше. Да и попробуй-ка — не сдай…

— Новенький! Сегодня ночью пойдешь с нами! — коротко заявил Нафане Катя, во время проведения расчетов.

Больше он ничего не пояснил. Спрашивать же не полагалось.

Нафаня тяжело вздохнул. Он устал так, что думал сейчас только о сне. И тут опять тащись неизвестно куда и зачем.

За окном быстро стемнело.

Все пошли провожать Катю, Пупыря, Лариона и Нафаню в их ночное путешествие.

Из детского дома так поздно просто выйти нельзя. Двери главного входа закрыты на замки. На окнах первого этажа решетки.

Бурсаки по очереди спускали, уходящих на дело ребят по пожарному шлангу — гидранту. Спуск осуществлялся из окна игровой комнаты со второго этажа. Здесь это было сделать легче всего, так окно находилось в аккурат над козырьком пожарного входа. Когда мальчики скользили вниз по брезентовому шлангу, козырек выполнял своего рода роль посадочной площадки.

Во время этой операции, непривычного к таким спускам Нафаню, подстраховывали: и снизу, и сверху.

Затем, мальчики очень долго куда-то шли, пробираясь дворами ночного города. Куда и зачем — Нафане было неведомо. Об этом он вообще ничего не думал.