– Святые небеса, что случилось сэр? – вопросил он, донельзя потрясенный самим моим явлением посреди ночи и тем ужасом, с которым я звал на помощь.

– Скорее зажигайте лампу и идемте со мной! – велел я.

Он исполнил мое распоряжение с недюжинной для его возраста прытью.

Мы оба ринулись вниз, я – впереди. Лампа в руках слуги еще с лестницы плеснула светом в комнату, я жадно устремил туда взгляд через порог: там было совершенно темно, хотя во мраке я смутно различал силуэт сэра Гарольда, сидящего за столом в той же самой позе. Никакой эктоплазмы нигде не было видно. Я выдохнул с облегчением – кажется, мы победили!

Тут старик, наконец, догнал меня, мы вошли в комнату и водрузили лампу на стол.

Зрелище, представшее нашим глазам, я не забуду никогда. Несмотря на все дальнейшие споры, могу со всей ответственностью заявить: я никогда и не сомневался, что передо мной именно сэр Гарольд… хотя полиция согласилась с этим только ввиду полного отсутствия в комнате того, что еще могло бы им быть.

За столом сидел практически скелет, туго обтянутый кожей; глаза так ввалились внутрь черепа, что совсем исчезли из виду. Одежда сэра Гарольда свободно болталась на этом остове, а руки, которые произвольно шевелились всего несколько минут назад, теперь представляли собой лишенные всякого мяса кости, которые в обычных обстоятельствах могли бы принадлежать только человеку, давно покойному.

Я невольно сделал шаг назад от ужаса и налетел на слугу, который едва слышно бормотал, не в силах отвести глаз от жуткой сцены:

– Этого не может быть, этого просто не может быть…

Демон действительно мог полностью материализоваться, но только ценою жизни сэра Гарольда, питаясь не только его разумом и духом, но и телом тоже. Каждая капля эктоплазмы, истекавшая из сэра Гарольда, была каплей его собственной жизненной силы. Неудивительно, что после первой материализации он превратился в дряхлого старика: одни полученные в ту ночь ранения никак не могли объяснить его стремительный физический упадок. И сейчас, глядя на его останки, я понимал, что эта смерть могла означать только одно: тварь жива!

От осознания, что ужасное существо теперь обрело плоть и находится в одной комнате с нами, меня начало неудержимо трясти. Схватив со стола лампу, я поднял ее повыше, обшаривая взглядом каждую тень по углам подвала. До слуги, видимо, тоже что-то дошло, так как он кинулся к двери.

– Не открывайте! – закричал я. – Вы его выпустите!

Я ошибся.

Чудовище уже стояло в холле, сразу за границей отбрасываемого лампой светового круга. Оно было мраморно-желтого цвета, возможно, сливочного (точнее разглядеть было трудно), с более темными пятнами. Росту в нем было футов восемь или девять; голова – идеально круглая, без ушей; длинные, хилые руки с, кажется, слишком большим количеством суставов и громадными костистыми кистями, по футу в поперечнике. Поразительнее всего были его глаза – огромные дыры по обе стороны темного пятна, предположительно являвшегося носом. Как и говорил сэр Гарольд, они действительно сияли зеленым, тусклой яростной зеленью, источавшей первобытный гнев, снести который не сумел бы никто из людей.

Не успел я раскрыть рот, чтобы позвать слугу, велеть ему не покидать световой круг, как одна из этих паучьих лап выстрелила вперед и схватила его поперек туловища. Старик только ахнул, и тут же чудовище с недвусмысленным хрустом разорвало тело пополам и швырнуло останки в комнату, к моим ногам, где они и остались лежать в быстро расплывающейся луже крови.

Злобно полыхнув на меня глазами, оно начало медленно придвигаться. Я выставил лампу перед собой – сердце у меня так и упало: она была всего наполовину полна, масла хватит от силы на несколько часов. И я знал, что как только лампа начнет угасать, тварь станет приближаться… и приближаться… пока не сможет достать меня этими своими жуткими руками.

Так оно и случилось. Время текло, фитиль моргал; она подходила все ближе. Время от времени она тянулась ко мне, но быстро отшатывалась, так как свет, судя по всему, причинял ей боль. Я сидел на краю стола, с ужасом глядя на пустеющее тулово лампы. В ушах у меня звенело от неестественной тишины, а голова кружилась от уже пережитого ужаса – и того, что еще только ждал меня впереди. А чудовище стояло в коридоре, глазея на меня, и пасть его пялилась в широкой щербатой улыбке.

Наконец, буквально за несколько минут до последнего предсмертного содрогания фитиля, за окнами начал разгораться рассвет, и свет потек в комнату через матовые стекла. Тварь стала отодвигаться обратно в холл, оставив меня наедине с двумя ужасными компаньонами. Понимая, что в холле целый день царит сумрак, я последним усилием стряхнул изнеможение и морок. Иногда судьба в минуту испытаний благословляет нас чем-то вроде второго дыхания. Я схватил стул и что было сил кинул его в окно, потом вскочил на стол, смахнул с подоконника битое стекло и выкарабкался на промерзший двор.

Никогда еще Лондон не выглядел таким чарующим; никогда таким сладким не казался мне воздух. Солнце еще не согрело морозное утро, но даже в ранний этот час люди уже спешили на работу, закутанные в шарфы, ритмично испуская облачка переливающегося пара. Наплевав на свое легкое платье и взмокшую от пота спину, я ринулся на улицу, громко зовя на помощь. Когда она прибыла, я лишился чувств.

Полиция отнеслась к моему рассказу с известным скептицизмом, хотя мой шок и невыразимое состояние двух найденных в подвале трупов определенно говорило в его пользу. Коронер поначалу твердо стоял на том, что, судя по состоянию тела, сэр Гарольд мертв уже много месяцев, но, в конце концов, сдался: кольца были точно его, как и некоторые характерные физические признаки, засвидетельствованные личным врачом покойного – между тем, хозяина дома видели в живых не далее как неделю назад, когда сэр Клайв Мэтьюз, баронет, заезжал к нему поговорить о продаже кое-какой земельной собственности близ Брайтона. Более того, у меня имелось письмо сэра Гарольда, датированное всего парой дней до трагической ночи. Ну, и кроме всего этого, старый слуга, которого звали Томом, оказался разорван в буквальном смысле слова пополам, и ни коронер, ни шеф полиции не сумели выдвинуть теорию, кто и при помощи чего мог бы проделать такое с человеческим телом.

Короче говоря, полиция нехотя пришла к заключению, что «некое неизвестное лицо или лица напали на сэра Гарольда Волвертона и его слугу, Томаса Купера, и убили их по неизвестной причине». На том делу и настал конец.

Но чудовище, живое жизнью злосчастного сэра Гарольда, оставившее жалкую иссохшую оболочку таращиться слепым взором в потолок подвальной комнаты, теперь ушло в город, и, я уверен, в последней волне убийств и увечий повинно именно оно.

Полагаю, гнездом его стал ныне заброшенный Волвертон-хаус. Ускользнуть от полиции, прочесавшей после двойного убийства весь дом, ему, полагаю, труда не составило – оно могло скрыться на чердаке или за обшивкой стен, или даже под землей. Кто знает, какими силами оно обладает, и на что способен его разум?

Волвертон-хаус – весьма лакомый кусок недвижимости и к тому же расположен в превосходном районе, но вокруг него вечно клубятся тревожные слухи, так что, думаю, ему еще долго стоять пустым.

– Ну, – сказал Митчелл, посасывая трубку и пристально глядя на него через стол. – Что вы об этом думаете? Может оно быть подлинным отчетом о событиях или так, очередная утка?

Вид у Нордхерста был скучающий. Он бросил рукопись на стол, выпрямился, зажег сигарету и уставился в окно, выдыхая дым через нос.

– Некоторое время назад я собирался с вами об этом поговорить, Митчелл, – негромко промолвил он. – Знаю, вы подавали на финансирование, чтобы организовать туда экспедицию. Думаю, вы должны знать, что лично я категорически против всего проекта. У вас, как всегда, собственные взгляды на предмет, твердые и непоколебимые. За два или три последних года вы перекопали все, что у нас есть в библиотеке по этой теме. Я даже не пытался вас остановить – вреда от вас никакого не было, а что-нибудь новенькое вы найти могли. Но это…