И все эти куски поплыли по воде прочь, словно у каждого были свои дела, и скоро смотреть уже было не на что. А река снова разгладилась, будто зеркало – как и не было тут никакого двухэтажного дома. Не было никогда.

А, был еще один большой водоворот, прямо передо мной – глубокий, наверное. Секунды две покрутился и исчез. Вот так-то.

Вот и вся история.

Понимаю, как дико оно звучит, но там, в воде, была живая тварь, уж это-то я знаю. Не ведаю, что это было такое, откуда взялось, но оно пробило ту дыру в стене подвала – со стороны реки пробило, и тогда прилив забрал себе и дом, и все, что в нем было, и оставил только этот безмолвный залив, в котором сгинуло все. И водоворот еще. Что-то живое сделало это, я-то уж знаю, о чем говорю.

Но есть еще куча вещей, которых я не знаю.

Я, например, знаю, что случилось с Джоном. И как он умер. Тут вопросов нет. Но вряд ли я или еще кто-нибудь хоть когда-то узнает, что случилось с Кэрри.

Надеюсь, она умерла естественной смертью. В глубине души я уверен, что это не Джон – слишком хорошо мы с ним были знакомы… и только надеюсь, что смерть ее была естественной. Я хочу сказать – что не она сама сделала это… прямо или косвенно.

Я, впрочем, по-любому уверен, что это она была там, в могиле – как уверен, что и сам я в один прекрасный день умру. И что бы там с ней ни случилось, Джон просто сошел с ума от горя. Наверняка так оно все и было.

Я никогда никому не рассказывал о том, что увидел. Потом, конечно, пошли разговоры про жуткое наводнение в долине ниже Гарлоковой Излучины, про затяжные дожди и про бедных Джона с Кэрри.

Но я все равно промолчал. Решил, что это ничье дело, и никого оно не касается, кроме меня. Это я все видел, своими глазами, и мне с этим теперь жить.

Примерно в это же время там кое-какие проблемы случились, в Гарлоковой Излучине, в церкви, и я там был и все видел, но скрыл ото всех, что дело-то вышло очень даже знакомое. Не знаю… решил, наверное, что по одной проблеме за раз – более чем достаточно. Но молчал я отчасти из-за Кэрри. Она тогда, у Миллера в лавке, сказала, что боится чего-то. И что хочет убраться из дома по причине высокой воды. И она тогда сказала, что вода, мол, достаточно высока, «чтобы оно…». Какое-такое «оно» и что оно могло сделать – тот еще вопрос.

Она явно что-то знала, наша Кэрри, иначе бы так не говорила. Ну, в общем, я промолчал, чтобы лодку лишний раз не раскачивать. Может, я и не прав был…

Может…

Но с этими «может не может» всегда так.

Может, Кэрри ни в чем таком плохом была не повинна, и я к ней совершенно несправедлив, когда думаю всякие ужасные вещи… слишком часто, надо сказать, думаю.

Надеюсь, что так. Надеюсь, что перед Богом она была невинна. Но, возможно – ну, просто возможно – она во что-то такое вмешалась, или что-то ее одержало, или она просто знала о чем-то настолько неправильном, чего я даже и понять-то не в силах. Она в тот день прямо напророчила, что беда, мол, идет, так что, скорее всего, по крайней мере знала про ту штуку в воде. Должна была знать.

Откуда знала, как узнала – про это уже никто никогда не расскажет. Некоторых вещей, думаю, лучше и не понимать – себе дороже. Да и какой теперь уже смысл, все равно ничего не исправишь.

Что касается Джона… Не знаю. Когда мы в тот раз разговаривали, и я хотел войти, он сказал, что ему не велено никого пускать, «нельзя ему…» – что бы это ни значило. Голос у него был такой слабый и напуганный. У меня такое ощущение, что он знал гораздо меньше, чем Кэрри.

Да, звучит дико и даже как бы невозможно, но вот так оно все и было. Я знаю из первых рук, потому что сам там был, и я говорю правду. Самое грустное, что я в глубине души знаю: ответов на все эти вопросы у меня не будет никогда. Ужасно это… ужасно так никогда и не узнать правды о Кэрри.

Но одно-то уж точно – в воде было что-то живое. Это я знаю. Даже вот так: знаю. Что-то живое пришло из реки – и наверняка оно все еще там. Откуда бы оно ни взялось – эта тварь все еще где-то там. Может, ждет чего-то.

У Миллера слушок ходит, что, может, кое с кем еще тоже кое-чего случилось, но все молчат в тряпочку. Да одна такая мысль кого хошь испугает!

Я в последнее время много думаю о Кэрри, когда тихо и дел нет. О ней, о глазах ее, голубых, как льдинки, и о прошедших годах. Она всегда жила чистой жизнью. И все время вопросы лезут в голову: что она знала, моя Кэрри? Что она такое сделала? И почему? И вопрос из вопросов – что забрало ее?

Что бы ни явилось к ним из реки, что бы с ними обоими ни случилось, Джон ее любил, какую бы цену ему ни пришлось заплатить за это в конце. Он держался как мужчина, а большего ни от кого просить нельзя. Даже если он из-за нее погиб, из-за того, что она сделала, я верю, он ее все равно любил.

И, наверное, вся эта история так меня потрясла частично из-за того же… и вопросы эти бесконечные, и страх.

Я ведь тоже ее любил, вот в чем все дело.

Тибетец умолк. Некоторое время его истощенная фигура, прямая и недвижная, маячила у костра, затем развернулась и исчезла в джунглях. Сэр Роджер Торнтон вперил взор в огонь. Если бы гость не был саньясином и вдобавок кающимся, если бы путь его не лежал в Бенарес в паломнических целях, ни единому его слову веры бы не было. Но саньясин не лжет сам и чужой лжи не приемлет. И все же… эта ужасная злоба, исказившая на миг азиатские черты! Или, может, это всего лишь пламя костра отразилось так странно в монгольских глазах? Тибетцы ненавидят европейцев и ревниво оберегают тайны своей магии, с помощью коей надеются в один прекрасный миг изничтожить надменных, надутых чужеземцев – когда взойдет заря великого дня.

Он, сэр Ганнибал Роджер Торнтон, один из ненавистного европейского племени, должен самолично убедиться, правда ли, что эти необычайные люди обладают какими-то сверхъестественными силами, – но для этого ему нужны спутники, смелые и отважные, чью волю так просто не сломить, даже если весь ад, завывая, кинется за ними в погоню.

Англичанин произвел смотр своим компаньонам: вот афганец, единственный из них, кого можно считать азиатом, бесстрашный, как барс, но зато суеверный; а вот его европейский слуга… сэр Роджер поднял его пинком трости (Помпей Ябурек был глух как пробка, лет с десяти, но, как ни невероятно это звучит, понимал каждое произнесенное слово, читая по губам).

Сэр Роджер жестами пересказал им, что узнал от Тибетца: днях в двадцати верхового пути отсюда, у самого Химавата, лежит странная земля, окруженная с трех сторон отвесными каменными стенами. Единственная тропа в нее ведет сквозь облако ядовитого газа, сочащегося из земли и способного убить всякое живое существо, что отважится в него вступить. В долине, простирающейся на полсотни квадратных английских миль, в окружении буйной растительности обитает небольшое племя тибетского происхождения. Они носят остроконечные алые шапки и поклоняются злому, сатанинскому отродью в облике павлина. Сия диавольская сущность веками наставляла туземцев в черной магии и поведала им такие тайны, что могли бы всю землю перевернуть вверх тормашками или умертвить в мгновение ока даже самого сильного воина.

Помпей на это насмешливо улыбнулся.

Сэр Роджер меж тем объяснил, что намерен проникнуть в таинственную долину, пройдя через смертельный газ при помощи водолазных шлемов и баков сжатого воздуха. Тут Помпей Ябурек согласно закивал и даже потер радостно свои грязные руки.

Воистину тибетец не солгал. Внизу, под ними, посреди изумрудной зелени лежала странная долина: буро-золотая пустыня, пояс битой ветрами земли – в длину такую пройдешь и за час. Миг – и виденье скрылось из глаз.

Газ, спиралями вившийся из земли, был чистая двуокись углерода. Сэр Роджер, обозревший маршрут безопасно с вершины холма, решил приступить к спуску на следующее утро. Водолазные шлемы, присланные из Бомбея, работали превосходно. Помпей тащил магазинные винтовки и разнообразное оборудование, которое его светлость почел жизненно необходимым для предприятия. Афганец между тем упрямо и боязливо отказался участвовать в экспедиции, пояснив, что с большей охотою заберется в берлогу к голодному тигру. Он, мол, обязан тщательнейшим образом взвесить весь риск, ибо на чаше весов может оказаться ни много ни мало его бессмертная душа. Кончилось тем, что в путь отправились только два европейца.