1959 Ветка хлопка Скажу открыто, а не в скобках, что я от солнца на мороз не что-нибудь, а ветку хлопка из путешествия привез. Она пришлась мне очень кстати, я в самом деле счастлив был, когда узбекский председатель ее мне в поле подарил. Все по-иному осветилось, стал как-то праздничнее дом лишь оттого, что поместилась та ветка солнца над столом. Не из кокетства, не из позы я заявляю не тая: она мне лучше влажной розы, нужнее пенья соловья. Не то чтоб в этот век железный, топча прелестные цветы, не принимал я бесполезной щемящей душу красоты. Но мне дороже ветка хлопка не только пользою простой, а и своею неторопкой, своей рабочей красотой. Пускай она зимой и летом, попав из Азии сюда, все наполняет мягким светом, дыханьем мира и труда. 1959
Ландыши Устав от тряски перепутий, совсем недавно, в сентябре, ехал в маленькой каюте из Братска вверх по Ангаре. И полагал вполне разумно, что мне удастся здесь поспать, и отдохнуть от стройки шумной, и хоть немного пописать. Ведь помогают размышленью и сочинению стихов реки согласное теченье и очертанья берегов. А получилось так на деле, что целый день, уже с утра, на пароходике гремели динамики и рупора. Достав столичную новинку, с усердием честного глупца крутил радист одну пластинку, одну и ту же без конца. Она звучала в час рассвета, когда все смутно и темно и у дежурного буфета закрыто ставнею окно. Она не умолкала поздно в тот срок, когда, сбавляя ход, под небом осени беззвездным шел осторожно пароход. Она кружилась постоянно и отравляла мне житье, Но пассажиры, как ни странно, охотно слушали ее. В полупустом читальном зале, где был всегда неверный свет, ее парнишки напевали над пачкой выцветших газет. И в грубых ватниках девчонки в своей наивной простоте, поправив шпильки и гребенки, слова записывали те: «Ты сегодня мне принес Не букет из пышных роз, Не фиалки и не лилии, — Протянул мне робко ты Очень скромные цветы, Но они такие милые… Ландыши, ландыши…» Нет, не цветы меня озлили и не цветы мешали жить. Не против ландышей и лилий решил я нынче говорить. Я жил не только для бумаги, не только книжицы листал, я по утрам в лесном овраге сам эти ландыши искал. И у меня — от сонма белых цветков, раскрывшихся едва, — стучало сердце и пьянела — в листве и хвое — голова. Я сам еще в недавнем прошлом дарил созвездия цветов, но без таких, как эти, пошлых, без патефонных этих слов. Поэзия! Моя отрада! Та, что всего меня взяла и что дешевою эстрадой ни разу в жизни не была; Та, что, порвав на лире струны, чтоб не томить и не бренчать, хотела только быть трибуной и успевала ею стать; Та, что жила едва не с детства, с тех пор, как мир ее узнал, без непотребного кокетства и потребительских похвал, — Воюй открыто, без сурдинки, гражданским воздухом дыши и эти жалкие пластинки победным басом заглуши! 1959 Поэты Я не о тех золотоглавых певцах отеческой земли, что пили всласть из чаши славы и в антологии вошли. И не о тех полузаметных свидетелях прошедших лет, что все же на листах газетных оставили свой слабый след. Хочу сказать, хотя бы сжато, про тех, что, тщанью вопреки, так и ушли, не напечатав одной-единственной строки. В поселках и на полустанках они — средь шумной толчеи — писали на служебных бланках стихотворения свои. Над ученической тетрадкой, в желанье славы и добра, вздыхая горестно и сладко, они сидели до утра. Неясных замыслов величье их души собственные жгло, но сквозь затор косноязычья пробиться к людям не могло. Поэмы, сложенные в спешке, читали с пафосом они под полускрытые усмешки их сослуживцев и родни. Ах, сколько их прошло по свету от тех до нынешних времен, таких неузнанных поэтов и нерасслышанных имен! Всех бедных братьев, что к потомкам не проложили торный путь, считаю долгом, пусть негромко, но благодарно помянуть. Ведь музы Пушкина и Блока, найдя подвал или чердак, их посещали ненароком, к ним забегали просто так. Их лбов таинственно касались, дарили две минуты им и, улыбнувшись, возвращались назад, к властителям своим. |
