1958 Первая смена Каждый день неизменно мимо наших ворот утром первая смена на работу идет. По всему тротуару и по всей мостовой… Тут и юный и старый, добродушный и злой. Здесь отыщет психолог и таких и сяких, только больше веселых, большинство — молодых. Нам тоска не годится, скукота не про нас… Я люблю эти лица в раннеутренний час. Деловито шагая, всем врагам на беду, пареньки истребляют пирожки на ходу. (Их девчонка с усмешкой — ей усмешка идет — прямо с белой тележки на углу продает.) Не смолкает — куда там! — молодой разговор. В этой смене девчата хороши, на подбор. Не ленивые дуры, не из жалких франтих: маляры, штукатуры — вот профессии их. Стооконные зданья, от угла до угла, эта смена со знаньем для людей возвела. Мне бы стать помоложе да вернуть комсомол — в эту смену я тоже, только б в эту, пошел. Вот спешит крановщица вот монтажник идет. Я люблю эти лица, этот русский народ. 1958 Алтайская зарисовка Вдоль полян и пригорков дальний поезд везет из Москвы на уборку комсомольский народ. Средь студентов столичных, словно их побратим, — это стало обычным — есть китаец один. В наше дружное время он не сбоку сидит, а смеется со всеми и по-свойски шумит. И всему эшелону так близки оттого кителек немудреный вместе с кепкой его. Вот Сибирь золотая, вот пути поворот, и уже по Алтаю дымный поезд идет. Песни все перепеты, время с полок слезать. Вот уж станцию эту из окошка видать. Вот уж с общим радушьем, ради встречи с Москвой, разражается тушем весь оркестр духовой. Вот уже по равнинам в беспросветной пыли грузовые машины москвичей повезли. По платформе скитаясь, озирая вокзал, этот самый китаец потерялся, отстал. Огляделся он грустно, пробежал вдоль путей, а на станции пусто: ни машин, ни людей. Под шатром поднебесным не видать никого — ни начальников местных, ни оркестра того, Ни друзей из столицы, ни похвал, ни обид, только мерно пшеница по округе шумит. Нет ей веса и счета и краев не видать. Как же станут ее-то без него убирать? По гражданскому долгу, как велит комсомол, он, не думая долго, на глубинку пошел. Не какой-нибудь дачник, не из праздных гуляк, — в пятерне чемоданчик, за плечами рюкзак. Пыль стоит, не спадая, солнце душное жжет. Паренек из Китая на уборку идет. И гудки грузовые, мчась навстречу в дыму, словно трубы России, салютуют ему. 1958 Постриженье Я издали начинаю рассказ безыскусный свой… Шла первая мировая, царил Николай Второй. Империя воевала, поэтому для тылов ей собственных не хватало рабочих и мужиков. Тогда-то она, желая поправить свои дела, беднейших сынов Китая для помощи привезла. Велела, чтоб не тужили, а споро, без суеты, осину и ель валили, разделывали хлысты, Не охали, не вздыхали, не лезли митинговать, а с голоду помогали империи воевать. За это она помалу — раз нанялся — получи! — деньжонки им выдавала, подбрасывала харчи. Но вскорости по России, от Питера до села, события пошли такие, такие пошли дела! На митингах на победных, в баталиях боевых про этих китайцев бедных забыли все — не до них. Сидят сыновья Китая, обтрепаны и худы, а им не везут ни чая, ни керенок, ни еды. Судили они, рядили, держали они совет, барак свой лесной закрыли и вышли на белый свет. Податься куда не зная, российскою стороной идут сыновья Китая с косицами за спиной. Шагают, сутуля плечи, по-бедному, налегке и что-то свое щебечут на собственном языке. В прожженных идут фуфайках, без шарфов и рукавиц — как будто чужая стайка отбившихся малых птиц. Навстречу им рысью быстрой с востока, издалека, спешили кавалеристы Октябрьского полка. Рысили они навстречу, вселяя любовь и страх, и пламя недавней сечи светилось на их клинках. Глядели они сердито всем контрикам на беду. А кони бойцов убитых у каждого в поводу. Так встретились вы впервые, как будто бы невзначай, ты, ленинская Россия, и ты, трудовой Китай. И начали без утайки, не около, а в упор, по-русски и по-китайски внушительный разговор. Беседа идет по кругу, как чарка идет по ртам: недолго узнать друг друга солдатам и батракам. Не слишком-то было сложно в то время растолковать, что в Армии Красной можно всем нациям воевать. Но все-таки говорится, намеки ведут к тому, что вроде бы вот косицы для конников ни к чему. Решают единогласно китайцы по простоте, что ладно, они согласны отрезать косицы те. Тут конник голубоглазый вразвалку к седлу идет и ножницы из припаса огромные достает. Такая была в них сила, таилась такая прыть, что можно бы ими было всю землю перекроить. Под говор разноголосый он действует наяву, и падают мягко косы на стоптанную траву. Так с общего соглашенья лет сорок тому назад свершилось то постриженье, торжественный тот обряд. И, радуясь, словно дети, прекрасной судьбе своей, смеются китайцы эти и гладят уже коней. |
