— Вот уж не знал, что ты настоящий сыщик, и здесь меня нашёл! — заулыбался Василевский. — Спасибо, Семён!..

В кабинете Сталина собрались военачальники, наркомы ведущих отраслей промышленности, директора военных заводов, конструкторы. Сталин, как всегда, вёл совещание жёстко, по-деловому, предоставлял слово выступающим, бросал реплики, задавал вопросы. Подчеркнув необходимость более рационального использования войск и боевой техники, он заявил:

   — Пора нам, товарищи, создать воздушные армии. Предложение Генштаба на этот счёт Ставка решительно поддержала. Каждый фронт должен иметь свою воздушную армию, а в процессе проведения серьёзной операции можно придать фронту ещё одну-две воздушные армии. Генштаб предложил также подчинить всю авиацию Ставке, но мы посоветовались и решили подчинить ей только авиацию дальнего действия. — Сталин обвёл взглядом сидевших. — У нас уже есть танковые корпуса, в июне появятся две танковые армии, а к лету мы сформируем ещё две. Вчера нарком авиапромышленности Шахурин доложил, что начато массовое производство истребителей Ла-5 и Як-7.

   — Очень быстрые и хорошо вооружённые машины, — подал голос генерал Новиков, недавно назначенный командующим ВВС Красной Армии. До этого он командовал ВВС Ленинградского фронта. — Я осматривал новые машины, когда они проходили испытания. Уверен, что эти самолёты хорошо проявят себя в воздушных боях.

Заголосила «кремлёвка». Сталин снял трубку:

   — Что у вас, Вячеслав Михайлович? Так, понял... Письмо на имя президента Рузвельта насчёт качества оружия готово? Приносите, я подпишу...

Не ожидая, что скажет Сталин, Василевский заметил, что американские танки очень плохи:

   — На фронте танкисты жаловались мне. Они легко загораются даже от патронов противотанковых ружей, а от удара снаряда тем более. Почему? Работают на высокооктановом бензине! Немецкие же танки работают на низкосортном бензине и от каждой пули факелом не горят.

   — Об этом я и пишу в своём послании Рузвельту, — произнёс Сталин. — Кстати, для тех, кто ещё не знает, сообщаю, что генерал Василевский приказом Ставки утверждён в должности начальника Генерального штаба! Я весьма сожалею, но по болезни от этой должности мы освободили маршала Шапошникова. — Сталин взглянул на наркома Шахурина. — Алексей Иванович, доложите нам, что делает ваш Наркомат по резкому увеличению выпуска самолётов разных модификаций.

Шахурин пружинисто вскочил с места, на его худощавом лице отразилось смятение, но он быстро справился с ним и заговорил уверенно:

   — У нас, товарищ Сталин, дела идут неплохо...

«Ну и брякнул! — ругнулся в душе Василевский. — Сейчас Верховный выдаст ему...» И тут же раздался голос Сталина:

   — У вас, товарищ Шахурин, дела идут неплохо, а вот на фронтах с самолётами туго, их просто не хватает. Может, вы откроете секрет, где вы прячете истребители и бомбардировщики?

   — Я считаю заявление наркома безответственным! — бросил реплику Берия.

   — Что скажет начальник Генштаба?

Голос Верховного прозвучал холодно, и Василевский увидел, как втянул плечи Шахурин, а лицо его вмиг посерело. И чтобы ободрить наркома, человека энергичного, который в сорок первом провёл колоссальную работу по эвакуации предприятий отрасли в восточные районы страны, он сказал, что Алексей Иванович просто нечётко выразил свою мысль, а вовсе не бахвалился. Перед совещанием нарком был в Генштабе, где заявил, что заводы, эвакуированные вглубь страны, уже дали первую продукцию.

   — Бели так, то я поторопился с критикой, — примирительно произнёс Сталин.

Шахурин отметил, что до войны СССР выпускал самолётов больше, чем Германия, но в основном это были машины старой конструкции.

   — И кто в этом виноват? — насупился Сталин.

   — Все виновны, Иосиф Виссарионович, и мы, производственники, и наши конструкторы. Но основная вина лежит на Наркомате обороны.

«Тут он прав и возражать ему Верховный не станет», — отметил про себя Василевский.

   — Тогда и я виноват как Генеральный секретарь ЦК партии? — спросил Сталин.

У Шахурина растерянно забегали глаза.

   — Вы наш вождь и учитель, товарищ Сталин, а коль так, то есть в этом деле и ваша недоработка.

   — Не хитрите, товарищ Шахурин, — поддел наркома Сталин. — Не надо употреблять смягчающих слов. Если есть моя вина, так и говорите. — Он открыл свой блокнот. — Сколько боевых самолётов получит фронт в сорок втором году?

   — Более двадцати пяти тысяч! А в следующем, сорок третьем году — тридцать пять тысяч! И это, замечу, не дутые цифры. Я ручаюсь за них головой.

   — Вы сказали, что наши новые самолёты лучше немецких, но лётчики жалуются на них, — заметил Маленков. Он сидел рядом с вождём, на его полном, как луна, лице сияла лукавая улыбка.

   — Так мог заявить только плохой лётчик! — горячо возразил Шахурин. — Дайте мне этого жалобщика, я поговорю с ним. Надо учиться лучше воевать, а не сваливать всё на технику!

«Молодец Алексей Иванович, не растерялся и врезал аппаратчику на полную катушку!» — обрадовался Василевский.

Шахурин говорил убедительно, он ссылался на мнение лётчиков-испытателей, которые давали самолётам путёвку в жизнь, и это понравилось Верховному. Он заметил лишь, что нужно напрячь все силы, дать фронту как можно больше машин.

   — Почему немцы имеют успех в сражениях? — спросил Сталин и сам же ответил: — У них превосходство в воздухе, а на земле — в танках. Надо выбить из их рук этот главный козырь. Теперь, — продолжал он, — послушаем, что нам скажет нарком танковой промышленности.

   — У нас пока танков меньше, чем у врага, — отметил Малышев. — Зато наши Т-34 превосходят немецкие танки по всем параметрам. Это немцы и сами признают.

   — Сколько вы сможете выпустить машин в этом году? — спросил Сталин.

   — Двадцать четыре тысячи единиц! Все наши крупные заводы на Урале сейчас делают танки, так что скоро мы будем иметь на фронте превосходство над врагом в танках...

   — Знаете, что меня огорчает? — спросил Верховный Василевского после совещания. — Харьков! Тимошенко и Хрущёв клялись, что освободят город, но увы!.. Я поверил им, а следовало дать по рукам.

Начальник Генштаба тогда не разделял их оптимизма и предложил Верховному воздержаться от проведения этой операции.

   — Наступать из оперативного мешка, каким является Барвенковский выступ, для войск Юго-Западного фронта рискованно! — решительно возразил Шапошников. — Со стороны Славянска по нашей 9-й армии может ударить армейская группа генерала Клейста. У него одиннадцать дивизий, и они прорвут нашу оборону. И чем тогда парировать их удар?

Сталина его слова заставили задуматься. Он вызвал на связь маршала Тимошенко и высказал ему свои опасения.

   — Я и Никита Сергеевич Хрущёв уверены, что Харьков освободим! — заявил решительно Тимошенко.

И Верховный дал своё согласие на операцию, а Генштабу приказал «считать операцию внутренним делом юго-западного направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться».

   — А если операция провалится, кто будет отвечать? — едва не вспылил Шапошников.

   — Тимошенко и Хрущёв будут отвечать, но если они освободят Харьков, быть им на вершине славы!

   — Слышали, что мне сказал Верховный? — спросил Шапошников, глядя на своего заместителя. Василевский молчал. — То-то, голубчик! Порой Сталин бывает чертовски упрям...

12 мая армии Юго-Западного фронта перешли в наступление. Вначале оно развивалось успешно, но уже через пять дней случилось то, о чём Сталину говорил Шапошников: армейская группа Клейста из района Краматорска нанесла мощный удар по войскам 9-й армии Южного фронта. Немецкие танки, прорвав оборону, стали угрожать тылу 57-й армии и всей группировке Юго-Западного фронта, наступавшей на Харьков с юга. Василевский связался по телефону с начальником штаба 57-й армии генералом Анисовым, сослуживцем по Генштабу.

   — Саша, друг мой, дело швах! — кричал в трубку Анисов, боясь, что Василевский его не услышит. — Ситуация критическая, доложите Верховному...