— Ты так переживаешь, словно сорвал проведение военной операции! — заметил Василевский Кальвину. — Поверь, мне тоже не по себе от твоей неудачи с очерком.
На другой день Василевский принял на себя более тяжкий удар. Утром к нему в кабинет неожиданно вошёл Шапошников. Лицо у него было белее стены.
— Я же говорил вам, голубчик, что и мне перепадёт за огрехи наркома Ворошилова, — глухо сказал он. — Так оно и случилось. Я уже не начальник Генштаба! Дела велено вождём передать Кириллу Мерецкову. — Шапошников сел. Закурив, он продолжал: — Утром Сталин пригласил меня к себе и заговорил о военных проблемах. Он признал, что план о начале боевых действий против белофиннов, разработанный Генштабом, был лучше, нежели план Мерецкова. «Наркома мы сняли, — сказал он, — а как быть с начальником Генштаба? Если оставить его на месте, народ нас не поймёт: нарком и начальник Генштаба оба отвечают за Вооружённые Силы и руководят ими», — добавил вождь. Дискутировать я не стал, сказал, что куда меня сочтут нужным послать, там и буду трудиться. Так-то, голубчик! И ещё одна новость: мне присвоено звание маршала.
— Вот это здорово, Борис Михайлович! — воскликнул Василевский. — Поздравляю от души!..
С утра Василевский работал над оперативными документами. К нему зашёл генерал Ватутин.
— Как тебе Кирилл Афанасьевич? — спросил он, присаживаясь.
— Бывалый вояка, нам есть чему у него поучиться!
Едва сказал это, как в кабинет вошёл... Мерецков! Оба вскочили со своих мест.
— Чем занимаетесь? — Мерецков подошёл к столу, взял листок и про себя прочёл: «Вермахт и его структура. Сухопутные войска — главный вид вооружённых сил. Группа армий (2-5 полевых и танковых) — высшее оперативно-стратегическое объединение сухопутных войск...»
— Германия — наш вероятный противник, вот я и хочу глубже изучить вермахт, — покраснел Василевский. — И знаете, что меня поразило? Почти вся их пехота вооружена автоматами. У нас же один автомат на сто бойцов!
— Ты прав, с этим делом в Красной Армии из рук вон плохо, — согласился Мерецков. — На днях мы с наркомом были у товарища Сталина, и он потребовал резко увеличить выпуск автоматического оружия. Вы мне оба нужны. Поговорим о проекте плана стратегического развёртывания войск. Надо внести в него поправки, о которых шла речь на Главном военном совете.
— Как нам быть с направлением главного удара? — спросил Василевский. — В нашем проекте говорится, что вероятнее всего противник нанесёт удар на западном направлении, в центре, но у товарища Сталина другое мнение...
— Кто вам сказал? — прервал его Мерецков.
— Маршал Шапошников, — ответил Александр Михайлович, — хотя тогда поправку мы не внесли.
— Оставьте всё как есть, — рассердился Мерецков. — Я и Борис Михайлович считаем, что противник на юго-запад не пойдёт, а нанесёт удар в центре.
— А если товарищ Сталин не согласится? — не унимался Василевский.
— Слова «если» в моём лексиконе нет, — сердито отрезал начальник Генштаба. — Советую и вам меньше его употреблять.
Василевскому нравилось, как вёл себя новый начальник Генштаба, как просто, доверительно, без всяких намёков излагал он свои мысли. В его манере поведения не проявлялось превосходства над своими подчинёнными, и это больше всего покоряло Александра Михайловича. Даже когда дождливым сентябрьским утром нарком Тимошенко в присутствии членов Политбюро ЦК Молотова, Жданова и других докладывал Сталину проект стратегического развёртывания вооружённых сил, Мерецков внешне был спокоен, и его спокойствие, как ток по проводам, передалось Ватутину и Василевскому.
Обсуждение документа прошло тихо. Но когда Тимошенко умолк, Сталин хмуро заявил:
— По вашему плану выходит, что противник постарается начать свои наступательные действия на западном направлении. Я так не считаю! Что постарается захватить Гитлер в первую очередь? — спросил вождь и сам же ответил: — Наши богатые промышленные и сырьевые районы, а также хлеб! Иначе как ему вести успешно войну? Что тут неясного? — Сталин вскинул глаза на Тимошенко. — Вы что, со мной не согласны? Генерал Мерецков в Генштабе человек новый и мог ошибиться, но вы-то, нарком, должны были его поправить!
Маршал смутился, на его лице появилась едва заметная улыбка, но она тут же угасла. Он, видимо, хотел что-то сказать, но Мерецков опередил его.
— Товарищ Сталин, это не ошибка, — произнёс он твёрдо. — Я сознательно оставил этот тезис в документе, не я его родил — маршал Шапошников, и я согласен с ним. Правда, генерал Василевский предлагал изменить формулировку, но я не разрешил ему. И если быть честным до конца, — горячо продолжал Мерецков, — я не знал вашего мнения...
— Переработайте документ с учётом того, что главная группировка наших войск будет сосредоточена на юго-западном направлении. — Сталин окинул цепким взглядом членов Политбюро ЦК. — У кого есть возражения?
— Как можно возражать, если вы чётко изложили истину! — едва не воскликнул Жданов.
— А почему молчит товарищ Молотов, наш внешнеполитический стратег? — добродушно спросил вождь.
— Я же не полководец, Иосиф! — отшутился Молотов. — Пусть об этом думают военачальники. Моя стихия — большая внешняя политика. — Он снял очки и стал протирать их платком.
«Хитёр, однако, очкарик! — выругался в душе Сталин. — Ему ближе внешняя политика. Как бы не так!» Ответ Молотова ему не понравился, но говорить об этом при всех он не стал. Потом, позже, у него ещё будет время «пощипать», как курицу, этого «рыцаря»...
— Что скажете вы? — Сталин взглянул на наркома.
— Нет возражений, Иосиф Виссарионович! — быстро отреагировал Тимошенко. — Меня тревожит другое... Если главную группировку наших войск решено сосредоточить на юго-западном направлении, тогда в короткий срок нам предстоит выполнить колоссальный объем работ! Что я имею в виду? Оперативный план отражения агрессии надо увязать с мобилизационным планом Красной Армии и страны в целом, отработать расчёты и график на перевозку войск и боевой техники из глубины страны в районы сосредоточения...
— Зачем вы всё это мне говорите? — грубо прервал его Сталин. — То, о чём вы сказали, надо делать вам, наркому обороны и Генеральному штабу! Так что с доработкой плана развёртывания войск прошу не тянуть. Дело это первостепенной важности.
Нарком Тимошенко чувствовал себя двояко. С одной стороны, ему хотелось высказать свою точку зрения, которая не во всём совпадает с мнением вождя, с другой — почему он должен дискутировать с вождём, если члены Политбюро во всём его поддерживают? Принимать на себя удар он не желал.
— Вы хотите что-то сказать? — нарушил его раздумья Сталин.
— Да, если можно... — Тимошенко положил свой доклад в папку. — Вы спросили, зачем я всё вам докладывал? Отвечу. Есть вопросы, решение которых не в моей компетенции. Один из них — переброска по железной дороге войск к местам их дислокации. У нас вечные споры с Наркоматом путей сообщения, а с товарищем Кагановичем не так просто договориться. Как-то по просьбе начальника Генштаба я звонил ему по этому вопросу, но он ответил: мол, идите к товарищу Сталину, он наш бог и царь. Я не утрирую, это — факт!
Сталин выслушал Тимошенко, и ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Хорошо, я разберусь с товарищем Кагановичем, — сухо заверил он наркома. — На будущее: если возникнут подобные трудности, звоните мне. Защита советского государства от посягательств агрессора — святое дело каждого, какой бы пост он ни занимал, и кто этим пренебрегает, будет сурово наказан. — Он обвёл взглядом сидевших за столом и только сейчас заметил, что среди них нет Лаврентия Берия. Тут же вызвал Поскрёбышева.
— Где Берия, почему он не прибыл на заседание? — сухо спросил вождь. — Выясните, в чём дело. — И уже обратился ко всем: — Если нет вопросов, вы свободны. Товарища Василевского прошу остаться...
