Алафузов увидел, как после прочтения телеграммы лицо наркома сделалось мертвенно-бледным. С дрожью в голосе он произнес:
— Чего мы боялись, то и случилось… — Тяжело ступая, он подошел к столу, снял трубку «кремлевки» и доложил Верховному о просьбе адмирала Октябрьского.
Тот молчал. Воцарилась напряженная, неестественная тишина, от которой у наркома звенело в ушах.
— Передайте товарищам Октябрьскому и Кулакову, что Ставка разрешает эвакуацию, — наконец глухо сказал Сталин.
— Получено «добро», — взглянул на Алафузова Кузнецов.
Он вызвал на радиосвязь Октябрьского и передал, что разрешение Ставкой дано…
1 июля 1942 года. В 19 часов 30 минут на совместном заседании Военных советов флота и Приморской армии адмирал Октябрьский огласил ответ наркома ВМФ. Долго никто не решался сказать хотя бы слово. На усталых лицах — грусть.
— Другого выхода у нас, товарищи, нет, — глухо, но твердо заявил комфлот. — Мы сделали все, что могли сделать в создавшейся обстановке. Наша совесть чиста, честь не посрамлена. — Он помолчал, словно собирался с мыслями. — Мною принято решение старшим начальником в Севастополе оставить командира 109-й стрелковой дивизии генерала Петра Новикова, его помощником по морской части — капитана 3-го ранга Александра Ильичева с морской оперативной группой. Как, Иван Ефимович, справится с возложенной на него задачей генерал-майор Новиков? — Октябрьский в упор смотрел на генерала Петрова.
Тот встал, уставший, с серым лицом.
— Справится, Филипп Сергеевич. — Петров поправил очки. — Петр Георгиевич — человек храбрый, участник боев в Испании, оборонял Одессу…
— Что у вас, Лев Михайлович?
Командующий фронтом маршал Буденный побывал на лидере «Ташкент», выступил перед моряками.
— Вот подробное донесение на этот счет. — Галлер отдал наркому листок.
Лидер «Ташкент» доставил в Севастополь пополнение — 442-ю стрелковую бригаду, боеприпасы. Корабль спешно принял на борт более двух тысяч раненых и эвакуированных, часть знаменитой панорамы «Оборона Севастополя в 1854–1855 гг.» — ее спасли от огня краснофлотцы. В море почти до самого Новороссийска, пока шел лидер, «юнкерсы» бомбили корабль. Почти четыре часа он вел неравный бой с авиацией противника, сбил два «юнкерса». Разорвавшиеся вблизи бомбы повредили лидер, но он остался на плаву и прибыл в Новороссийск. На третий день после отъезда маршала Буденного из Новороссийска там случилась трагедия. Немецкие самолеты появились над портом и начали безнаказанно забрасывать его бомбами. От прямого попадания затонули лидер «Ташкент», эсминец «Бдительный» и несколько вспомогательных судов. Узнав об этом, Сталин обрушился на Кузнецова:
—. Что творится у вас в Новороссийске? Почему молчали зенитные орудия? Немедленно свяжитесь с комфлотом и прикажите ему во всем разобраться. Виновных арестовать и отдать под суд!
И что же выяснилось? Сказалась преступная халатность командования базового пункта ПВО. Радиолокационные установки засекли вражеские самолеты еще за двадцать минут до появления их над портом, но средства ПВО не были приведены в боевую готовность и огонь по самолетам открыли во время бомбежки. Виновными в этом были признаны начальник базового пункта ПВО Гусев и военком Кисляков. Не на высоте оказались и оперативные дежурные Великанов и Моисеев. Всех их арестовали и предали суду. Следствие было недолгим. Гусева и Великанова приговорили к расстрелу. Военный совет Черноморского флота это решение утвердил. Адмирал Октябрьский, однако, позвонил наркому Кузнецову и сообщил, что приговоренные просят помиловать их, готовы рядовыми кровью искупить свою вину…
— Что? — крикнул в трубку Николай Герасимович. — Уж больно вы, Филипп Сергеевич, либеральны. Они разве не на передовой были, когда по их милости гибли корабли и люди? Что-то я вас не понимаю…
Кузнецову было тошно. Это чувство не покинуло его и тогда, когда он докладывал Верховному о принятых мерах.
— Военный совет Черноморского флота, товарищ Сталин, утвердил приговор по делу о преступной халатности во время налета немецкой авиации на Новороссийск. — Николай Герасимович сделал паузу, глотнул побольше воздуха. — Два основных виновника приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение…
— Хорошо, — отозвалась трубка. — Держите вопросы ПВО на контроле, не допускайте гибели кораблей от вражеской авиации.
«Легко сказать — не допускайте, — горько вздохнул Николай Герасимович, положив трубку на аппарат. — А что делать, если у немцев в воздухе полное господство?..»
Черный густой дым висел над Севастополем. Грохотали орудия, рвались снаряды. Город горел. Он возвышался у моря, словно утес, величавый и непобедимый. И хотя уже ворвались гитлеровцы на его окраины, он еще дышал и сражался.
На херсонесском аэродроме стоял самолет. Бой шел уже на окраине аэродрома, и те, кто отвечал за эвакуацию командования флота, тревожились: где командующий? А его все не было. Но вот подъехала машина, и из нее вышел Октябрьский и направился к самолету. Следом шел член Военного совета Кулаков. Вспышки ракет освещали лицо комфлота, оно было каким-то безжизненным. У самолета комфлот остановился: бешено забилось в груди сердце. За его спиной раздался голос начальника особого отдела флота Ермолаева:
— Пора взлетать, товарищ командующий. Я отвечаю за вашу безопасность. Прошу садиться…
Адмирал снял фуражку и минуту стоял молча.
Взревели моторы, и самолет устремился в ночное небо.
Ночью из Севастополя вышли две подводные лодки капитан-лейтенанта Иванова и капитана 2-го ранга Фартушного, на которых вывезли около 180 человек, в том числе генерала Петрова и начальника штаба Приморской армии, впоследствии маршала Советского Союза Крылова. О том, как чувствовал себя на подводной лодке генерал Петров, он позже поведал адмиралу Кузнецову, не скрывая нахлынувших на него чувств:
— Отдал я последний приказ генералу Новикову, чтобы возглавил остатки частей и сражался до полной возможности, после чего бойцам и командирам следовало пробиваться в горы к партизанам. Потом вышел из подземного бункера. Лодка стояла метрах в двухстах от берега… Словом, спустился я в отсек, и лодка погрузилась. Трое суток шли мы под водой, всплывали, снова погружались и снова всплывали. Лодку атаковывали самолеты врага, катера, я слышал, как за бортом раздавались глухие взрывы бомб. Гас свет… Для моряков такая обстановка привычна, а мне было тяжело. Ведь я никогда не был на подводной лодке, не плавал раньше на ней. Там такие отсеки, что просто не повернуться. Со мной были члены Военного совета Чухнов и Кузнецов, начальник штаба Крылов. Им тоже несладко пришлось. Но все это было не то, что пришлось пережить тем бойцам и командирам, которые остались сражаться с врагом до конца. Мне до слез было жаль их. И еще я подумал о том, что не смог сделать все, чтобы эвакуировать всех бойцов и командиров, как это было блестяще сделано в Одессе. — Петров посмотрел в лицо наркому и вдруг заявил: — Я считаю, что и вы, Николай Герасимович, и комфлот Октябрьский не подумали об эвакуации войск в свое время. Вы уж извините, если я не прав…
— Ваша правда, Иван Ефимович, — согласился Кузнецов. — Но разве мы думали, что отдадим врагу нашу святыню Севастополь?
Николай Герасимович не кривил душой, хотя чувствовал себя виновным…
Кузнецов был самокритичен в оценке своей работы по подготовке эвакуации войск из Севастополя. Никакая другая инстанция, говорил он, не должна была заботиться о защитниках Севастополя так, как Главный морской штаб под руководством наркома. Приказ Ставки, весь ход войны, обстановка тех дней на фронтах требовали драться в Севастополе до последней возможности и не думать об эвакуации. Иначе Севастополь не сыграл бы своей большой роли в борьбе за Кавказ и косвенно за Сталинград, армия Манштейна не понесла бы больших потерь и была бы переброшена на новое важное направление раньше.
3 июля наши войска оставили Севастополь. За восемь месяцев упорных боев за город враг потерял около 300 тысяч солдат и офицеров. Хороший морской «улов»!
