— Вы прочтите, что он написал на обратной стороне, — заметил Астахов.

Климов, перевернув фото, прочел: «Это я, Максим Климов, перед походом. Июль, 1939 г.»

Астахов посмотрел на часы.

— Мне пора, извините. Итак, до завтра! — Он протянул Климову руку. — Не забудьте о письме. Ваш отец ждет его…

— Я очень вам признателен, Федор… — Климов запнулся, — Федор Сергеевич. — Не знаю, чем вас отблагодарить.

Астахов ответил твердо, но, как показалось Климову, бесстрастно:

— Пустое! Как бывший моряк рад помочь вам.

Расстались они тепло, как давние друзья.

Домой Климов пришел поздно. Дарья уже спала. В окно ярко светила луна, и лицо жены было серо-белым, как ноздреватый снег весной, совсем бескровным. Федор поправил на ней одеяло, заглянул в другую комнату. Петр тоже спал. На тумбочке лежала его школьная тетрадь по математике. «Выпью чайку и сяду за письмо отцу, — подумал Федор. — Его надо завтра вечером отдать штурману, а на лодке писать у меня не будет времени». Фотокарточку отца он положил в ящик письменного стола, где хранились все его бумаги, прошел на кухню. На столике для него был накрыт ужин — молоко и его любимые блинчики с вишневым вареньем. Тут же лежала и записка: «Федя, легла поздно, не буди».

Он наспех поужинал, уселся за стол. «Здравствуй, дорогой отец», — вывел первую строку и задумался. Потом решительно скомкал листок, взял другой и написал: «Здравствуй, отец!..»

А на душе было горько.

После подъема флага капитан-лейтенант Климов обходил лодочные отсеки с носа до кормы. Но на сей раз он поручил сделать это старпому Борисову и словно бы невзначай бросил:

— У меня срочное дело!

Борисов ответил «есть», а про себя отметил: «У командира что-то произошло». Климов, однако, свои переживания скрывал. Чутье подсказывало ему, что афишировать случившееся, как бы необычно оно ни было, не стоит. Скоро «Орион» снова уйдет к берегам Норвегии, и Астахов вручит отцу письмо, тот даст ответ, и тогда можно решать, как быть дальше. О том, что нашелся отец, Федор не сказал даже своей жене. На ее вопрос, встречался ли он с человеком, звонившим домой, Климов неохотно ответил:

— Да. Это и есть тот штурман, с которым ты разговаривала.

— Как его зовут?

— Федор Астахов, мой тезка…

И тут Климов, сам не зная почему, признался, что штурман передал ему фотокарточку отца.

— Да? — Похоже, Дарья восприняла новость спокойно. — Покажи.

— Не сейчас, — возразил Федор. — Покажу ее вначале Коровину, чтобы узнать, где тогда фотографировался отец. Да и тороплюсь я. Если позвонит штурман, скажи, что к вечеру я буду дома.

— Хорошо, Федя, так и передам, — пообещала жена.

Весь день Климов пробыл в штабе бригады, где Коровин проводил занятия с командирами лодок. Перед тем как сойти на берег, Федор уединился в каюте и еще раз прочел письмо к отцу.

«Здравствуй, отец! Я был поражен, узнав о том, что ты жив. Я так был обрадован, что даже не сдержал слез. Но с другой стороны, хоть я и рад, меня угнетают всякие сомнения. Война с белофиннами давно закончилась, а ты не давал о себе знать. Почему? Что случилось? Федор Астахов, штурман с «Ориона», сказал мне, что ты попал в плен, потом оказался в Норвегии, в Тронхейме. Так ли это?

Я с нетерпением буду ждать твоего письма. Пиши обо всем подробно. Ну а про меня ты все знаешь. Федор Астахов говорил, что обо мне ты прочел в газете.

Я очень хочу тебя видеть, отец! Надеюсь, что такое время придет и я смогу обнять тебя и расцеловать. Пиши же, подробно обо всем пиши. Будь здоров, отец. Твой сын Федор. 15 мая 1940 г. Полярный».

Климов свернул листок и посмотрел на часы. Начало седьмого вечера. Пора собираться. В каюту постучался старпом Борисов.

— Входи, Яков Сергеевич! — Климов стоял перед зеркалом, поправляя галстук. — С чем пришел? Небось опять волнует предстоящее учение?

— И это есть. — Старпом присел на стул.

— А чего тебе волноваться? — Климов смерил Борисова насмешливым взглядом. — Это мне надо волноваться, весь корабль на моих плечах. Я в ответе за экипаж и за тебя, Яков Сергеевич. Уловил? — Он улыбнулся. — Не ты за меня отвечаешь, а я за тебя!

— Однако вы гордец, Федор Максимович. — Старпом достал из кармана записную книжку, куда заносил умные мысли, как он сам выразился, полистал ее и, найдя нужное место, прочел: «Чрезмерная гордость — вывеска ничтожной души!» Слышали? Это не мои слова — Тургенева.

— Есть у меня эта самая гордость. — Климов хохотнул. — Но насчет моей души ты не прав. Она, как граница, открыта для добрых людей и напрочь закрыта для недругов… Ладно, зачем пришел?

— Я был в торпедной мастерской, там проверили наши торпеды. Так вот одна из них не продулась. Пришлось заменить.

— Уже сделал? Молодчина! Я ценю в тебе самостоятельность. Извини, я побежал. Смотри тут в оба!..

Он закрыл каюту на ключ и сошел на причал. Подходя к КП, увидел Коровина, стоявшего с подводниками и о чем-то говорившего им. Пройти мимо комбрига не поздоровавшись Федор не мог, а если поздороваться, тот наверняка о чем-либо спросит. А у него времени — в обрез. Решил сделать вид, что не заметил комбрига. Но тот окликнул его.

— Вы торопитесь, Федор Максимович? — Коровин подошел к нему.

— Есть дело на берегу, — смутился Климов. — Оставил за себя старпома, а сам вырвался на часок.

Комбриг как-то необычно пристально посмотрел на него.

— Как у вас служит старпом Борисов? Вы смогли бы рекомендовать его вместо себя на должность командира подводной лодки?

Лицо Климова просияло.

— А что, мне уже есть «добро» на учебу? — спросил он.

— Пока вопрос не решен, но думаю, комфлот возражать не станет. Так как, потянет старпом?

Климов сказал, что у Борисова есть слабые места, но командиром лодки его можно назначать.

— В должности старпома он плавает пять лет — немалый срок для продвижения по службе.

— Будем думать. Ну что ж, не стану больше вас задерживать.

Климов торопился. Над бухтой сгустились сумерки. Как и вчера, тускло светила луна, серебристой дорожкой бежала к дальнему утесу, на вершине которого красным глазком мигал маяк.

Астахов сидел на том же месте. Одет он был в тот же плащ, хотя дождя не было. Увидел его Климов, и почему-то неровно забилось сердце. Штурман не очень приветливо пробурчал:

— Вы пришли с опозданием, я мог и уйти.

— Прошу извинить, начальство задержало. — Климов сел рядом. — Служба, не обессудьте.

Астахов, однако, не стал пускаться в разговоры, тихо спросил:

— Письмо принесли?

— Да. — Федор достал из кармана шинели конверт и отдал Астахову. — Письмо небольшое, но в нем есть все, что надо.

Штурман заметил, что уголки губ у Климова вздрогнули. «Видно, все еще волнуется: как же, отец нашелся!» — решил он.

— Через месяц, — сказал Астахов, — я вернусь из плавания и привезу вам ответ отца. Так что готовьте сувенир, — натужно улыбнулся он, и у Федора опять гулко колыхнулось сердце.

— Вы уверены, что отец захочет ответить мне?

— А почему бы и нет? — Астахов спрятал конверт в карман. — Вы его сын, а перед собственным сыном любой отец захочет исповедаться.

«Отец очень любил меня», — едва не произнес Федор вслух.

Астахов помолчал, должно быть, размышляя, потом спросил:

— Коровину вы сообщили о своем отце?

— Мы же с вами условились, что я буду молчать. А слово я привык держать.

— И фотокарточку ему не показывали?

— Нет. Но непременно покажу, может, даже сегодня. Если спросит, как она попала ко мне, отвечу, что прислал ветеран. Я правильно вас понял?

«Кажется, у нас с ним завязывается тугой узелок», — подумал штурман. А вслух сказал:

— Вы правы, Федор Максимович. Еще неясно, как поведет себя Коровин, когда узнает, что ваш отец, а его земляк, попал в плен. Нет, вы ему пока не говорите. Впрочем, решайте сами…

Они еще какое-то время беседовали о море, о кораблях. Штурман признался, что ему давно хочется побывать на теперешней подводной лодке, они наверное, более совершенны по сравнению с теми, на которых ему довелось служить.