Произнеся заклинание, Морриган принялась возиться с ранами Харальда, продолжая бормотать себе под нос, и Торгрим не мог не заметить, что она проявляет больше внимания к юноше, чем к остальным. Целительница аккуратно промыла его раны, обработала их паутиной и мазью тысячелистника, затем бросила в воду какой-то порошок.

– Это ивовая кора, она поможет от лихорадки, – объяснила Морриган, помешивая питье. Вместе они заставили Харальда его проглотить. – Я оставлю тебе немного этого средства. Проследи, чтобы стражи его не нашли. Давай ему питье трижды в день, утром, днем и вечером.

Торгрим кивнул. Ему отчего-то было трудно говорить в присутствии Морриган.

Целительница встала.

– Я закончила. Постараюсь вернуться завтра.

Торгрим проводил ее до двери, покопался в сумке, висевшей у него на поясе, и вытащил одну из золотых монет, которые заранее достал из ботинка.

– Вот. – Он протянул ей золотой. – И прими мою благодарность.

Морриган взяла монету и посмотрела на нее со странной ухмылкой:

– Плата за исцеление фин галл. Никогда не думала, что увижу подобное.

Она спрятала монету в карман, взяла лампу, задула пламя и исчезла.

Торгрим остался один в темноте. Он все еще ощущал запах Морриган, хотя в комнате было не продохнуть от вони немытых мужских тел и горящего тюленьего жира.

Впервые с того момента, как Харальда взяли в плен, он увидел слабый проблеск надежды. В первую очередь – надежды на то, что сын сможет выжить. Это было хорошее, сильное и светлое чувство, но стоило Торгриму ощутить радость, как в тот же миг она растаяла под гнетом реальности.

Харальд может выжить… но надолго ли?

Магнус и Орм не отпустят их. Будут еще допросы, а затем их казнят. И лучше бы Харальду умереть в беспамятстве лихорадки, чем дожить до того наказания, которое изобретут для них Магнус и Орм.

Морриган чувствовала, как солома из матраса впивается в ее спину, словно десятки крошечных лезвий. Орм навалился на нее сверху, и под его весом ей трудно было дышать. С каждым толчком Орма она ударялась коленом об стену, что причиняло ей боль.

Она смотрела в потолок широко раскрытыми глазами. Толстые балки и обмазанные глиной камыши между ними едва виднелись в лучах занимавшейся зари. Когда-то, лежа под Ормом, она мысленно улетала далеко-далеко, за много миль отсюда, в чудесное место, где ее не сможет насиловать тот, кто назвался ее хозяином. Но не сегодня.

Сегодня сознание Морриган было полностью сосредоточено на происходящем. Она оценивала расстояние до ремня Орма, брошенного на край постели, и серебристой рукояти кинжала на этом ремне. Ее глаза разглядывали паутину под потолком, но разум видел совсем иное: как ее рука неслышно вытаскивает кинжал из ножен и вонзает его между ребрами Орма, как он вскидывается от внезапной боли, как она выкатывается из-под него, вынимая кинжал из его тела, и вонзает его еще раз.

А затем она видела, как в дверь вбегают стражники с мечами на изготовку, застают ее, задыхающуюся, с кинжалом в руке, залитую кровью Орма. Смотреть на Орма, застывшего в агонии с выпученными глазами и мертвенно-бледной кожей, было приятно, но дальнейшие видения всегда заканчивались тем, что ее вешали, топили, четвертовали или сжигали у столба. Ни одно преступление не наказывалось так жестоко, как убийство господина рабом. Подобное не прощалось, и кара служила предупреждением остальным.

И потому до нужного момента, когда Морриган сможет не только отомстить, но и выжить, чтобы отпраздновать месть, она вынуждена была терпеть худшее из рабских унижений.

Наконец Орм хрюкнул, застыл, полежал какое-то время неподвижно, придавливая Морриган своим телом, а затем поднялся.

– Мед кончился. Узнай, есть ли свежий, – сказал он, выходя из комнаты и завязывая на ходу штаны.

Морриган не шелохнулась. Она лежала не шевелясь, ожидая, когда уляжется ненависть, напоминая себе, зачем находится здесь. Вначале одной лишь мысли о цели было достаточно, чтобы пройти сквозь любой ужас, но теперь этого не хватало. Как ее Господь и Спаситель, в миг ужаснейших испытаний она порой начинала сомневаться.

В конце концов она заставила себя подняться с низкой кровати и поправила одежду. Почувствовав, как семя Орма стекает по бедру, она подошла к лохани, чтобы помыться. Морриган давным-давно решила: если она когда-нибудь поймет, что понесла от Орма, она убьет дуб галл и себя заодно.

В главной комнате дома было еще темно и прохладно. Морриган раздула огни очага в центре комнаты, подбросила в него хвороста и торфа и как следует разожгла огонь. Если очаг погаснет, Орм ее изобьет. Дуб галл ненавидел темноту.

Снаружи доносились звуки шагов прислуги и стражников, возвращавшихся с ночного дозора, утренних работ и забот. А затем раздался стук в дверь.

Морриган выпрямилась, обернулась к двери и некоторое время молча смотрела на нее. Странно было услышать стук так рано утром, когда Орм уже ушел. Иногда, если случалось что-то важное, один из многочисленных рабов-ирландцев приносил ей слухи. Возможно, сейчас явился именно он. Она прошла через комнату и открыла дверь.

На пороге стоял пастушок, совсем юный и слегка испуганный.

– Что тебе нужно? – поинтересовалась Морриган. Она обратилась к гостю на родном гэльском языке. Мальчишка явно был не из северян.

– Ты Морриган? – спросил пастушок. – Рабыня Орма?

– Да.

Паренек переступил с ноги на ногу.

– Мой господин велел передать тебе, что у него есть добрые овцы на продажу, для королевского стола, и тебе нужно их увидеть.

– Передай своему господину отказ. Дуб галл едят свиней.

– Мой господин велел передать тебе… – пастушок замялся, словно подбирая слова, – что эти овцы прибыли с высоких холмов Тары, и тебе очень нужно самой на них посмотреть.

Тара… Господин этого парнишки явно не был пастухом, догадалась Морриган. Она оглянулась, внезапно испугавшись, что за ними могут наблюдать, однако стоявшие по эту сторону частокола стражники, воины и рабочие совершенно не интересовались беседой рабыни и пастушка. Даже те, кто охранял помещение с пленными норвежцами, выглядели скучающими и сонными. Как бы то ни было, все равно никто из них не понимал гэльского языка.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросила Морриган.

– Доннел.

– Хорошо, Доннел. Подожди минутку, и я сейчас же пойду с тобой.

Морриган поспешно вернулась в дом, нашла свою шаль и набросила на плечи, взяла корзинку. Рассветный кошмар, который обычно преследовал ее несколько часов, был забыт. Она заторопилась к двери и последовала за Доннелом, который явно хотел как можно скорее выбраться за пределы частокола, подальше от владений чужеземцев.

Они двинулись по дощатой дороге, причем Доннел шел на шаг впереди, затем оказались на шумном рынке, где другие ирландки – рабыни или жены – и немногочисленные северянки торговались за еду, одежду и домашнюю утварь. Овцы блеяли в небольшом деревянном загоне, у калитки которого стояли двое пастухов. Один был чуть младше Доннела, второй намного старше. Один – настоящий погонщик овец, второй – наверняка нет.

Морриган подошла к загону и принялась разглядывать животных, словно действительно интересуясь покупкой. Она заговорила первой, тихо и на гэльском.

– Брат, зачем ты пришел?

Фланн мак Конайнг непринужденно огляделся, прежде чем заговорить. Грубый шерстяной капюшон плаща обрамлял его лицо и серо-белую бороду.

– Аббат Глендалоха провозгласил, что Корона Трех Королевств должна принадлежать королю Маэлсехнайллу мак Руанайду.

Морриган тихо ахнула и вскинула голову, встретившись с братом взглядом.

– Наконец-то… – сказала она.

Фланн кивнул.