Сверток был уже над водой, когда меч Торгрима поднырнул под защищенную кольчугой руку и ударил, разворачивая ирландца на месте. Нечто, обмотанное тканью, упало обратно на палубу курраха.

И снова они стояли лицом друг к другу. В руках ирландца не было оружия, но Торгрим не видел ни намека на страх в его взгляде. Торгрим ждал, когда тот потянется за мечом, зная, что сможет разрубить ирландца пополам, пока тот будет извлекать из ножен свой длинный клинок. Но вместо меча ирландец выхватил кинжал и вскинул перед собой с легкостью и уверенностью, которых можно достичь лишь после долгих лет тренировок.

Торгрим замер. Тяжелый щит и меч против легкого и быстрого кинжала при недостатке места для маневра… То была интересная тактическая проблема, но жажда боя в крови норвежца заставляла его презреть неудобства. Он шагнул вперед и вскинул щит, одновременно нацелив острие меча в горло ирландца.

Он промахнулся. Ирландец быстро уклонился, и меч Торгрима впустую рассек воздух. Юноша схватился за край его щита и резко дернул, заставив Торгрима потерять равновесие. Теперь тяжелое оружие норвежца стало ему помехой.

Торгрим увидел кинжал, поднырнувший под щит и стремившийся дальше, под кольчугу. Красный туман снова подступил к глазам Торгрима, и ему казалось, что клинок ирландца движется медленно, очень медленно. В тот же миг он уронил Железный Зуб и схватил ирландца за руку с кинжалом, сжав ее так, чтоб тот не смог бросить оружие, даже если бы захотел.

Они застыли, напрягая все мышцы, и мощи каждого было достаточно, чтобы удержать противника, – идеальный баланс силы и сопротивления. Их лица находились в нескольких дюймах друг от друга, и даже сквозь кровавый туман Торгрим мог видеть ненависть в глазах юного ирландца.

А затем юноша заговорил. Торгрим не знал гэльского языка, но ярость в словах ирландца была понятна и без перевода.

Красное безумие несло с собой силу, и Торгрим чувствовал, как та струится по венам, ощущал, как внутри нарастает крик. Он открыл рот и завыл, краем сознания поражаясь тому, что способен издавать подобные звуки.

И внезапно ирландец стал для Торгрима слабым, как ребенок. Викинг выкрутил его руку назад и вогнал кинжал в его грудь, с легкостью пробив острым жалом кольчугу. В нескольких дюймах от него глаза ирландца расширились, он кашлянул раз, затем снова и снова, и кровь заструилась из его рта, а тело обмякло. Торгрим позволил ему упасть на дно корабля.

Секунду он просто стоял, выжидая, когда успокоится дыхание и схлынет боевое безумие, захлестнувшее его, как волна. Мир вернулся на положенное ему место, и Торгрим осознал, что вокруг тихо.

Он обернулся. Бой закончился. Все два десятка кельтов были мертвы. Ни один не сдался, все бились до конца с противником, превосходившим их числом. Торгрим никогда не видел ничего подобного, даже в боях викингов против викингов.

А затем он вспомнил о свертке и упал на колени, украдкой бросив взгляд через плечо. У него было ощущение, что содержимое свертка лучше никому не показывать.

Он опустил щит и взял сверток в руки, заметил желтый металл, ярко блеснувший даже в приглушенном грозовом свете. Торгрим развернул слои ткани.

Это была корона. Торгрим видел короны и раньше – в Норвегии хватало королей, но таких – никогда. Ленту чистого золота в четверть дюйма толщиной и два высотой венчали филигранные зубцы. На каждом из зубцов и вдоль всей ленты сияли драгоценные камни и куски полированного янтаря, изящные и неброские – насколько это возможно для короны. Вся поверхность была покрыта узорами, похожими на переплетающихся чудовищ и весьма популярными среди северных мастеров.

Торгрим смотрел на корону, поворачивая ее в руках. Красота этой вещи заворожила его, словно магия, околдовала. Он не осознавал, сколько времени просидел так, разглядывая ее.

И лишь заслышав крик Коткеля, он сумел отвести от нее глаза, после чего ощутил укол вины. Он снова сунул корону в тряпки, подхватил щит и прикрыл им добытый сверток. И только затем поднялся и повернулся лицом к друзьям-северянам.

Харальд был невредим, если не считать царапины на щеке, кровь из которой раскрасила его бледную кожу. Он смеялся громче обычного. Торгрим узнал тот энтузиазм, который следует за битвой по пятам. Сам он был слишком стар и закален боями, чтобы вновь испытать то же чувство, но в юные годы переживал его много раз. В дни юности все ощущалось острее – и схватки, и пиры, и игры с женщинами на ложе. С возрастом все тускнело.

Харальд помогал Сигурду Свинье стягивать кольчуги с убитых ирландцев.

– Торгрим! – Орнольф скатился с палубы курраха. – Столько усилий, и все впустую!

– Да? – Торгрим поудобнее перехватил корону, ощутив кислый привкус стыда.

– Эти ублюдки… – Орнольф пнул одно из безжизненных тел, наказывая мертвеца за свое разочарование. – У них было при себе немного серебра, и кольчуги довольно неплохие. Мечи тоже годные. Даже странно для кучки рыбаков. Но кроме этого – ничего!

– Не думаю, что это рыбаки.

– Не рыбаки? А кто тогда, береговые торговцы?

– Я не знаю.

Корона, как оказалось, была единственным сокровищем двадцати хорошо вооруженных воинов. За всем этим явно скрывалась какая-то история, но не осталось никого, кто мог бы ее рассказать.

Крепость Дуб-Линн, приземистая и уродливая, сколоченная на скорую руку, стояла на болотистых берегах реки Лиффи. Смотреть здесь было особо не на что. Небольшой деревянный форт со стенами в сотню футов длиной располагался на расстоянии в четверть мили от реки. Обращенная к суше бревенчатая стена форта протянулась с запада на восток, изгибаясь к Лиффи и образуя огромный полумесяц, словно деревянный щит, который прикрывал город от нападений со стороны всей Ирландии.

Дорога с дощатым настилом, утопавшим в вездесущей грязи, спускалась от крепости к докам, которые тянулись от мелей до глубокой воды.

По обе стороны дороги теснились дома – небольшие, одноэтажные, построенные из смешанного с глиной лозняка и крытые соломой. В них жили и держали свои лавки столяры, кузнецы, ювелиры и купцы. Только два деревянных здания казались большими и основательными: храм Тора на юге и медовый зал[8] возле доков.

Дуб-Линн и в лучшие дни не пленял взоры, но сегодня, под низкими тучами, отбрасывавшими серые, коричневые и болотно-зеленые тени, под холодным дождем, которым ветер хлестал со всех сторон, город казался особенно отвратительным.

Орму сыну Ульфа до этого не было никакого дела.

Он стоял в воротах форта и смотрел вниз, на склон, выходящий к реке, совершенно уверенный в том, что именно невзрачный вид города и приносит ему все растущую прибыль.

Дуб-Линн, несомненно, не мог соперничать с крупными торговыми центрами вроде Копенга[9] в вестфольдском округе Норвегии или датского Хедебю[10]. Пока не мог. Но Дуб-Линн однажды займет свое место среди величайших портов мира. Орм был уверен в этом. Именно поэтому после кровавой бойни он выгнал отсюда норвежцев, основавших город, и объявил это место своим.

Процветанию Дуб-Линна уже было положено начало. Толпы людей месили грязь на дороге, пряча головы от ветра, сутулясь в меховых плащах, и они, как и Орм, понимали, какое будущее ждет Дуб-Линн. Это были ремесленники, купцы и воины, которые прибыли в Дуб-Линн, чтобы поселиться здесь. Они привезли с собой своих женщин, ирландок и северянок, сопровождавших их в качестве жен или рабынь.

И теперь, глядя на заполненную людьми дорогу и переулки, где гудела деловая суета, несмотря на грозу, глядя мимо доков на покачивающиеся на волнах драккары, куррахи, кнорры и торговые корабли из северных земель и теплых стран, Орм вполне мог бы радоваться. Но не радовался.