Важенка застонала, присела и вдруг резко подалась вперед, стараясь освободиться от волчицы. Оленуха, напрягая последние силы, тащила волчицу от теленка через кусты вниз по склону.

Волчице удалось вцепиться в шею оленухи — самое уязвимое место. Растопырив задние лапы, упираясь ими в наст, она не могла остановить важенку. И тут что-то острое и беспощадное заставило ее сдаться. Она разжала пасть и попыталась встать. Острый сухой сук, на который волчица напоролась брюхом, был изогнут и держал ее в воздухе в страшной и нелепой позе. Волчица, судорожно дергая лапами, попыталась лечь на бок, но боль сковала ее.

Уцелевшим глазом волчица последний раз посмотрела на долину. Солнце вырвалось из-за горизонта и осветило все: снег, озера, реку, петлявшую в долине. Но волчица не увидела там того, кто должен быть отцом ее детенышей. Она уже не поднимала голову, мир истерзал и утомил ее болью.

Важенка, хоркая, облитая кровью, ткнулась в комочек, лежащий на снегу, и стала самозабвенно его лизать. Тельце было еще теплым и мягким, шерстка перекатывалась под шершавым языком оленухи. Когда теленок стал твердым и холодным, оленуха перестала его лизать.

Важенка долго обреченно кружила около теленка, хоркала. Потом она спустилась к реке и попыталась найти след табуна, который пасся здесь еще с вечера. Но, взволнованной недавней борьбой с волчицей, ей не удалось заметить табун.

Проваливаясь в снег, оленуха перебежала водораздел и оказалась в соседней речной долине. Еще с вершины перевала она увидела большое стадо, костер и человека, сидевшего около.

Раненая оленуха стала бегать по стаду от важенки к важенке, принюхиваясь и присматриваясь, ошалело, отчаянно хоркая. Крупные слезы текли из ее огромных фиолетовых глаз.

Человек у костра нехотя, лениво поднялся, почувствовав неладное в стаде, вскинул бинокль и увидел непрошеную гостью. Стадо важенок с крохотными телятами стало беспокойно кружиться вокруг истекающей кровью оленухи.

Человек, проваливаясь между вытаявшими кочками, побежал к стаду. Немного не добежав до раненой оленухи, он остановился и, сдерживая хрипящее дыхание курильщика, вскинул винтовку, взял на прицел оленуху. Нажимая на спуск, заметил, как алое солнце высверкнуло на вздрогнувшем от отдачи вороненом стволе.

А весна, полная неистовой силы вечного обновления, растекалась по тундре теплом, светом, гомоном — жизнью…

И так было всегда.

К источнику шли не торопясь, праздно и беспечно. Лобов открыл тугую дверь бассейна и пропустил вперед Ирину. Впрочем бассейн — слишком громко сказано. Это был квадратный сарай из потемневших досок над тарелочкой парящего источника.

— Как здесь жарко! — капризно воскликнула девушка. — Прямо ад в раю.

Лобов с незабытой армейской проворностью разделся, прошел по настилу к воде и окунулся по грудь. Его будто бросили в огонь, тело, подобно губке, стало набухать, наполняться зудящим жаром, на лбу выступила испарина, а в висках застучало. Лобов почувствовал свое сердце, и стук его, как стук метронома, был чист и гулок.

Ирина задержалась в дверном проеме и улыбаясь смотрела на Лобова.

Нельзя шевелиться, иначе тело снова охватит зудящее пламя и сердце сильнее застучит в висках. Он говорил девушке глазами, что ему хорошо, и приглашал ее. Лобов полулежит в воде, упираясь пальцами ног в зыбкий горячий песок; тело кажется каким-то маленьким, необычно белым, как бы заспиртованным.

— А я боюсь, — выдыхает стыдливо она.

Он не может понять, чего она боится: его или жары. Он поднимается на настил, садится так, чтобы в квадратную щель в крыше прямо в лицо проникала задуваемая ветром прохлада.

— Ладно, — говорит Ирина. — Я только чуть-чуть окунусь.

Она сбрасывает халат, проходит по настилу к самому мелкому месту в источнике. Она опускается в воду, зажмурившись крепко-накрепко. Лицо ее тут же покрывается розовыми нездоровыми пятнами. Не прошло и трех минут, как она уже поднялась на настил и, слегка пошатываясь, поддерживаемая Лобовым, направилась в раздевалку.

Он не на шутку испугался за Ирину, знал же, что в источнике не всем можно купаться, что вода сильно действует на сердце. Он подал ей полосатое слегка волглое от пара полотенце, открыл наружную дверь — и вместе с лучами солнца прохлада ворвалась в предбанник.

— Вот и прошло все, — говорит Ирина, чтобы успокоить Лобова.

Она уронила лицо на полотенце в согнутых руках, плавным движением головы откинула упавшие вперед волосы, которые блестели в простреле солнечного света из двери, полотенцем прикрыла грудь, концы его, как кашне, забросив за спину. Потом она запахнула халат, который прилип к влажному купальнику, повторяя линии молодого легкого тела.

Они вышли на улицу. Сопки, подступившие со всех сторон к пяти домикам Горячих Ключей с черными редкими валунами-бородавками на склонах, с небольшими ледниками, слезящимися светлыми ручейками все короткое лето, стеной прикрывали лощину от набега северных ветров. Здесь, на дне каменного мешка, всегда было тихо.

Лобов и Ирина идут медленно, как бы повинуясь ленивому течению жизни в Горячих Ключах, отвечающему потребности души отдыхающего человека, наконец-то убежавшего от обыденности.

— Мне вчера приснился всадник на корове, у которой были ветвистые, как у оленя, рога.

— А дальше что было?. — спросил Лобов.

— А дальше ничего, просто проскакал мимо — и все. Было страшно, я проснулась и долго не могла заснуть.

Лобов обернулся. Он удивлялся, как странно взрослеют девушки. Приобретая к девятнадцати годам рассудочность тридцатилетних, они в душе остаются детьми и потому, как перегруженные на один бок корабли, рискуют потерпеть крушение даже в незначительный шторм.

— С той самой минуты у гостиницы, когда Лобов впервые увидел Ирину, он почувствовал, что на него надвигается прошлое. Когда-то сокурсница по институту Лига вошла в его жизнь и осветила все вокруг. Так было несколько лет, а потом свет стал постепенно меркнуть и иссяк. Изредка под пеплом разочарования вспыхивало в памяти слабое, бледное его отражение, не способное ни осветить, ни согреть.

Лобов хотел понравиться Ирине, но он боялся молодости своей новой знакомой, не хотел ею быть униженным.

— О чем вы рассказываете на выступлениях? — неожиданно спрашивает Ирина. Ее влажные губы слегка разомкнулись и блеснула режущая глаза желтизна золотой коронки.

— Можно сесть с нами в вертолет и…

— А работа?

И по ее глазам он понял, что она о нем сейчас подумала хорошо. На душе у него стало тепло, и будто нахлынула волна ответной нежности к Ирине. Но тут же он посмеялся над собой.

Месяц назад Лобову позвонили из обкома комсомола и как журналисту и работнику музея предложили подготовить небольшую лекцию по истории молодежного движения области и поехать в районы Чукотки во главе агитбригады. Так, ранее почти незнакомые люди: два самодеятельных композитора, поэт и он, Лобов, — оказались у горячего минерального источника, бьющего из толщи вечной мерзлоты. После выступления в пионерском лагере решили здесь задержаться на день-два: доведется ли еще искупаться в воде, по целебности равной знаменитым Карловым Варам.

Позавчера, когда солнце еще не зашло и когда поселок накрыла синяя тень от сопки на северо-западе, они вчетвером возвращались с прогулки и возле гостиницы увидели двух девушек и мужчину в кожаной куртке пилота. Они сразу поняли, что это гости из райцентра, расположенного в сорока километрах.

Лобов шел чуть-чуть впереди и слышал обрывок шутливого разговора. Скрытая неестественность диалога слегка царапнула сознание Лобова, он тогда подумал о девушках как о провинциальных фифочках, которые старались казаться умнее, чем были на самом деле. И вот тут Лобов встретился со взглядом второй, более молодой девушки. Он по-мальчишески покраснел. Через взгляд, как по шаткому, готовому в любое время рухнуть, мостику, через пропасть настороженности и скованности успел пробежать и добрый божок доверия.