Дэви ощутил знакомый укол ревности.

– Но отец был прав, – повторила Тильда, стараясь улыбнуться. – Я была куда счастливее за мольбертом, чем когда общалась с людьми. Мне нравилось расписывать мебель, не говоря уже о Скарлетах и даже подделках, которые были для меня куда интереснее окружающих. Просто… просто я любила Эндрю. И Ив тоже. Но тогда я не могла их видеть. Понимаешь, отец выбрал самый неподходящий момент.

– Зато знал, как выжать из тебя соки, сукин он сын, – проворчал Дэви.

Тильда глубоко вздохнула.

– Тогда я размазала кистью лица на картине, швырнула картину в него и ушла. Села на автобус до Цинциннати, устроилась там официанткой и позвонила Ив. Она рассказала Гвенни, и Гвенни каждую неделю посылала мне деньги, ни словом не обмолвившись отцу, где я, и все как-то обошлось. Я окончила школу на год раньше, потому что отец заставил меня сдавать экстерном, чтобы иметь больше времени для рисования, а это означало, что я могу получить работу, если совру насчет своего возраста. Отец все же узнал, где я нахожусь, позвонил, орал в трубку, что отрекается от меня, но самое страшное уже было позади. – Лицо Тильды немного смягчилось. – Однажды владелец ресторана стал поговаривать насчет ремонта, и я вызвалась нарисовать фреску. И нарисовала. Один из посетителей ресторана увидел и захотел такую же. Потом все пошло как бы по цепочке. И вот я стала, как и все остальные Гуднайты, зарабатывать на жизнь подделками, только, законными. Совсем как предсказывал отец. Он и тут оказался прав.

– Нет, он был не прав, – угрюмо возразил Дэви.

– Хуже всего… – Тильда поперхнулась. – Хуже всего, что Скарлеты… это и есть… тот стиль, в котором я обычно работаю. Поэтому, когда отец их продал, я не смогла больше писать под своим именем. Только под именем Скарлет, а этого я не хотела. Поэтому для меня все дороги оказались закрытыми.

– Но как он мог? Как мог сотворить с тобой такое? Он сам художник. Знал, что это означает. Как он мог сделать это с собственным ребенком?!

– Понимаешь… он не был художником, – вздохнула Тильда.

– Что это значит?

– Он был никудышным художником, – повторила она и, прислонясь к шкафу, соскользнула на пол, как тряпичная кукла в красивом шелковом платье, такая измученная, что у Дэви сжалось сердце. – Ты можешь изучить все приемы. Но если не рожден с чувством света, цвета и линии, никогда не станешь мастером. Именно это случилось с отцом. Это все равно что родиться в семье музыкантов без музыкального слуха. У Ив тоже не было способностей, хотя отец пытался ее учить. А вот у меня были.

Дэви больше не смог вынести мучений Тильды. Он подошел, уселся рядом и обнял ее.

– Я умела рисовать еще до того, как научилась писать собственное имя, – продолжала Тильда. – И схватывала все налету. – Она жалобно шмыгнула носом, стараясь сдержать; слезы, и Дэви крепче сжал ее руку. – Думаю, отец возненавидел меня за это. Он так любил Ив, но меня… меня… Тогда я никак не могла понять, в чем дело. Решила, что если буду рисовать лучше, он полюбит меня больше. Я не сообразила, что отец… Вот и старалась, из кожи вон лезла и действительно становилась все лучше… а он…

– О Боже, Тильда! Мне так жаль. И я правда ненавижу твоего отца.

– Нет, – всхлипнула она в его рубашку. – Он делал все, что мог. А я ушла. Только вот не догадалась взять с собой Скарлетов. Знаешь, он требовал, чтобы я ставила подпись «Джеймс». Джеймс Ходж, сын Гомера. Это я сама назвалась «Скарлет». Я придумала это имя!

– И правильно сделала, – убежденно сказал Дэви, продолжая прижимать ее к себе.

– Нет, – возразила Тильда, глядя на него мокрыми глазами, – Это ты все сделал правильно, когда вернул их мне. Отец продал эти картины, но ты вернул их все. Каждую чертову Скарлет.

– О, милая, – выдохнул он и поцеловал Тильду, ощущая влагу ее слез на своих щеках, и сильнее сжал руки, когда она вытерла лицо о его рубашку.

– Прости, я знаю, что выгляжу настоящим чучелом, стоит мне хоть немного отсыреть, – прорыдала она.

– Ну да, сейчас это самое важное, – кивнул Дэви, все еще не выпуская ее. – Успокойся, дорогая.

Дэви оглядел собрание подделок Гуднайтов, и все они вдруг показались ему скопищем мертвецов. Одним огромным склепом.

– Нам нужно избавиться от этого хлама.

– Не могу, – устало сказала Тильда. – Мне ужасно хочется. Но я даже не могу поговорить с тобой на эту тему без того, чтобы не залить слезами все вокруг. Представь меня пытающейся…

– Зато могу я, – перебил Дэви. – И, будь уверена, избавлюсь. А ты немедленно уберешься из проклятого подвала, и чтобы больше ноги твоей тут не было.

– Но это хорошая мастерская, – заспорила Тильда. – Тут все условия…

– Это – адская дыра. Сколько бы белил ни было потрачено на это место, тут все стены забрызганы кровью. Знаешь, мы перенесем все твои вещи на чердак. Там полно места. Можешь уже с завтрашнего утра рисовать на солнышке.

– Отец не был плохим человеком, – начала Тильда. – Он…

– Понятно. Он был сущим ангелом, только вот рисовать не умел. Ну и хрен с ним. – Дэви отпустил ее, оттолкнулся, встал и, протянув руку, поднял Тильду с пола. – Что именно тебе нужно захватить отсюда?

– Дэви, я не…

– Наверх, Матильда, – сурово велел он. – И возьми все необходимое. Я не могу задать твоему отцу трепку, потому что сукина сына угораздило умереть, зато вполне могу вытащить тебя из этой ямы. Собирайся.

Дэви принялся рассовывать подделки в их гробы, и Тильда робко поинтересовалась:

– Ты это серьезно?

– Что именно? – спросил он, тычком отправляя на место Ван Гога.

– Думаешь, что сумеешь продать все это?

– Я могу продать все на свете. Но не желаю и пальцем касаться этой дряни. По-моему, вполне возможно предложить ее на аукцион в соответствующую фирму.

– Я об этом подумывала, – созналась Тильда. – Некоторые люди коллекционируют подделки. Хорошо, если бы удалось сделать это анонимно. Но боюсь, кто-нибудь непременно обнаружит правду, и начнутся расспросы. И тогда я…

– Я позабочусь обо всем, – оборвал ее Дэви, швырнув на место последнюю картину. – Собирайся.

Тильда не пошевелилась. Не услышав ответа, Дэви обернулся.

– Прости, – сказала она, избегая его взгляда. – Я не собиралась вываливать на тебя все свои неурядицы. Не хотела быть такой… мелодраматичной. Театральной героиней. – Тильда попыталась рассмеяться. – Ты, должно быть, ненавидишь плаксивых женщин.

– Совершенно верно. – Дэви шагнул к ней, обнял и притянул к себе. – Но к тебе это не относится, Скарлет, – заверил он, целуя ее в макушку. – Можешь вытворять все, что тебе в голову придет, я все равно буду тебя любить. – Она замерла в его объятиях, и Дэви сказал: – Знаешь, я не думал, что когда-нибудь скажу это.

– Если хочешь, возьми свои слова обратно, – пробормотала Тильда, уткнувшись ему в грудь. – Все потому, что я промочила тебя насквозь и ты меня пожалел.

– Нет. Все потому, что ты поцеловала меня в шкафу, и усыновила Стива, и нарисовала скамеечку с броненосцами и знойных русалок. Потому что ты – Матильда Скарлет и я рожден для того, чтобы любить тебя. И это так же верно, как и то, что я был рожден, чтобы дурачить людей, черт бы все это побрал. – Тильда подняла голову, чтобы взглянуть на него, и он добавил: – И я люблю тебя всем, что есть во мне. А это означает, что твой гнусный подонок папаша ошибался.

Она встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, скользкая и горячая в своем шелковистом, запутавшемся между ними платье. Губы ее оказались мягкими и приоткрытыми, нежными и зовущими, не таившими больше никаких секретов, и если бы Дэви уже не был влюблен, то сейчас наверняка потерял бы голову.

– Собирай свои шмотки, – прошептал он ей в рот и с силой стиснул ее. – Мы уходим отсюда.

Тильда оглянулась.

– Ты прав, – вздохнула она, податливо прильнув к Дэви. – Но очень жалко, если столько места будет пропадать зря.

– Верно. Неплохо бы нарисовать на стене фреску с русалками, поставить, стол для пула и музыкальный автомат с репертуаром нынешнего века. – И, ощутив, как Тильда хихикает ему в рубашку, он повторил: – Я люблю тебя, Матильда.