Глядя, как отец прослезился — но не из–за него, никогда не из–за него — Райан почувствовал, как внутри снова вскипает ярость. Он получил больше симпатии от учителей, от родителей одноклассников, даже от совершенных незнакомцев, чем от этого стоящего перед ним человека.

— Ложь! — заорал Райан. — С той минуты, как я появился на свет, моя жизнь была одним большим обманом!

Зло зарычав, он взялся за край стола и перевернул его.

— Райан!

Он схватил сушилку для посуды с высыхающими стаканами и тарелками швырнул ее в стену. Стекло и керамика разлетелись, а сама сушилка сбила со стены календарь.

— Все эти годы я ненавидел свою жизнь! — выкрикнул Райан, надвигаясь на отца со стиснутыми кулаками. — И теперь я знаю почему. Потому что я ненавидел тебя!

Ошеломленный, отец едва среагировал, когда Райан ударил его по лицу. Нос под костяшками хрустнул и сместился. По лицу отца полилась кровь. Райан ударил его еще раз, сбив с ног. Когда отец упал, он правой ногой пнул его в живот.

Отец беспомощно согнулся пополам.

Райан снова занес ногу и примерился носком ботинка к голове отца. Внутри бурлил гнев, и он представлял разбитое лицо отца, размозженный череп, и картинка эта вызвала у него предвкушающую улыбку. Он дрожал от желания вытряхнуть жизнь из человека, который превратил его существование в фикцию.

Однако в последний мгновение что–то помешало ему нанести смертельный удар, что–то вступило в бой с гневом и победило.

— Ты этого не стоишь, — яростно прошептал Райан и выбежал на улицу.

Стоя перед домом — который никогда не был ему родным — он уперся ладонями в колени и тяжело дышал, дожидаясь, пока восстановится сердцебиение. Когда в голове начало проясняться, он понял, что остановило его — Сумико. Она была тем единственным, что по–настоящему что–то значило в его жизни, и глубоко внутри он осознавал, что, убив отца, потеряет ее навсегда. На мгновение он заглянул в бездну, и оттуда на него взглянула бесповоротность.

Пусть даже Райан оттолкнул Сумико ради ее же безопасности, он не мог принять будущее без возможности присутствия ее в его жизни. Она спасла его отца. Но он не знал, может ли что–нибудь спасти его.

Дезориентированный, Джесс решил, что выпитое накануне пиво вызвало обезвоживание, потому что с телом определенно было что–то не так, причем не обычное похмелье. Он решил, что еда успокоит желудок и прогонит или приглушит пульсирующую головную боль. Он побрел по коридору к лестнице и схватился за перила правой рукой, левой массируя лоб. Бугорки на лбу — они бы находились прямо за линией волос, не брейся он наголо — ощущались сухими и пластинчатыми, будто какая–то сыпь. А еще он нащупал рассечение на коже, как порез, только что без крови.

Отец взбирался вверх по лестнице, сжимая в руке большую бутылку пива и мало обращая внимание на происходящее. Отвлекшись на бескровный порез, Джесс врезался в него и выбил бутылку. Та ударилась о ступеньку и перевернулась, разлив остатки пива.

— Какого черта? — невнятно проворчал отец. — Парень, ты что, придурок?

Джесс пихнул его к стене и злобно проговорил:

— Пожалуй. Раз все эти годы терплю твои пьяные выкрутасы.

— А вот и нет, приятель! — заорал отец, брызгая слюной. — Это мне приходилось терпеть тебявсе эти годы! А теперь принеси пользу: притащи мне другую бутылку и прибери этот чертов бардак!

— Я похож на твоего слугу, папаша?

Отец наклонился так близко, что у Джесса не осталось другого выбора, кроме как вдохнуть кислую смесь выпивки и рвоты, которой несло у него изо рта:

— Нет. Ты похож на то, что я с подошвы ботинка соскребаю.

Джесс схватил его за подбородок и сильно ударил головой об стену. Обрамленная рамкой фотография, на которой отец с приятелями по рыбалке стояли около какой–то хижины, свалилась и поскакала вниз по ступенькам. Не успел отец среагировать, как Джесс пнул его в толстый живот, а потом схватил за плечи и швырнул с лестницы.

Отец неловко скатился вниз, ногой сломав по пути две стойки. У подножия лестницы он остался стоять, покачиваясь, на четвереньках, собираясь с силами или пытаясь восстановить равновесие, чтобы встать.

Джесс слетел вниз, схватил его за волосы и поднял ему голову достаточно высоко, чтобы ударить.

— Вперед, отморозок, — невнятно протянул отец. — Валяй, тупой сукин сын. Убей меня точно так же, как ты убил собственную мать!

Джесс отпустил его и отшатнулся, уставившись на отца так, будто тот отрастил вторую голову:

— Что?

— Ты убил ее, — повторил отец. — Так вперед, убей и меня. Для ровного счета.

— Какого черта ты несешь? — яростно заорал Джесс. — Мама сбежала! Не смогла вынести жизнь с тобой. И никто бы не стал ее винить.

Джесс винил ее. За то что бросила его с этим никчемным человеком, за то, что оставила его. Отец любил обвинять Джесса в ее уходе, говорил, что она не смогла взять на себя воспитание ребенка и ушла, чтобы избежать ответственности. Но Джесс знал, что она ушла, потому что ее муж был никчемным пьяницей. Единственное сомнение, которое закрадывалось ему в мысли, выливалось в попытки понять, зачем ей оставлять маленького ребенка с накачанным пивом неудачником.

— Это был ты, — отец указал на него. — Урод. Ты убил ее.

Он неуклюже поднялся на ноги, используя в качестве опоры кухонный стол. В его нетрезвом состоянии усилия встать и восстановить равновесие потребовали всего оставшегося у него соображения и выдержки. Пыхтя, он пятился, пока не врезался в кухонную стойку. Джесс шагал за ним, сжав кулаки.

— Ты никчемный лжец, — сказал он. — Она убежала от тебя!

— Хочешь доказательство, умник? Я свожу тебя на ее могилу!

— Обманщик!

Всю жизнь мысль о том, что мать может вернуться, может связаться с ним и предложить сбежать от этого жалкого подобия отца помогала Джессу остаться в своем уме. Крохотная крупица надежды, что где–то жизнь может иметь смысл. Он ненавидел ее поступок, но думал, что сможет простить ее… если она вернется.

— Она умерла, рожая тебя, придурок, — сказал отец. — Истекла кровью на столе. Хуже того, ты, может, и не мой вовсе. Я любил твою мать, но святой она не была. Да, я кутил, но она мужиков каждые две недели меняла, вечно искала что–то еще, что–то получше. Никогда не довольствовалась тем, что было у нас. И в конце концов, поплатилась. Родила чертового ублюдка, и это ее убило.

— Ты никчемный пьяница и паршивый лжец, — оскалился Джесс. — Почему я должен верить хоть одному твоему слову?

— Хочешь, не верь. Но ты знаешь, что это правда, — отец закинул руки за голову и рассмеялся. — Черт, да я герой! Рощу чьего–то ублюдка, мне медаль положена.

— Заткнись!

— Знаешь, почему я никогда не говорил тебе, что она умерла и где похоронена? — рот у него был перемазан слюной. — Потому что боялся, что ты нассышь на ее могилу, будто просто убить ее было недостаточно…

Безо всяких раздумий Джесс схватил с деревянной подставки на столе самый большой мясницкий нож и по рукоять вогнал его отцу в грудь. И только отпустив рукоять, сообразил, что наделал.

Отец посмотрел вниз — ему понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что произошло — и снова поднял глаза на Джесса:

— Для ровного… — он упал на колени, — …счета.

Он повалился ничком, вогнав нож еще глубже, а потом шлепнулся на бок в растущую лужу крови.

Попятившись, Джесс поморщился от пронзившей голову боли. Он прижал ладони к шишкам на лбу, и ему показалось, что они стали больше за те пару минут, что прошли после того, как он сбежал вниз по лестнице.

Схватив куртку и ключи от отцовской машины, Джесс выскочил из дома.

Дальтон Рурке сидел на краю незаправленной постели и разглядывал свои потемневшие заостренные ногти. Пробив дыру в стене, он смыл с руки гипсовую пыль и прополоскал рот. Но как бы он ни скреб ногти, чернота с них не сошла. Некоторые парни его возраста красили ногти в черный цвет, но сам он ничего подобного не делал. Темная окраска выглядела естественной… пусть и ненормальной… вероятно, из–за недостатка витаминов. Если так, думал он, это должен быть долгий процесс, начинающийся с основания ногтей. Но странная окраска и огрубение случились быстро. Может, это симптом болезни? Бабка и дед никогда не выключали телевизор, даже если его не смотрели, и Дальтон слышал, как они говорили о множестве эпидемий в городе. Не мог ли он заразиться? Страннее всего было то, что ногти казались тверже, чем раньше. А еще после того, как он сорвался и пробил стену, следовало ожидать синяков, но рука была в порядке.