— Кому же из нас не хотелось бы быть отпрыском императора? — громко рассмеялся Плиний.
— Римляне, — начал Нимфидий Сабин, — направляясь в курию, я хочу сообщить вам, что преторианцы признали Гальбу новым императором Рима. Все гвардейцы как один человек поддерживают Гальбу и ожидают его возвращения из Испании. Я намерен сообщить сенату решение преторианцев и просить сенаторов провозгласить Гальбу императором.
— Сколько он заплатил каждому из вас, преступники? — крикнул из толпы какой-то старик.
— Больше, чем платил Нерон? — с ухмылкой поинтересовался другой.
А третий выкрикнул:
— Поделитесь и с нами полученной взяткой!
Явно выведенный из равновесия Нимфидий сошел с трибуны и направился к курии, где сенаторы уже собрались, чтобы обсудить будущее Римской империи.
— За поддержку своего сына, Нерона, Агриппина заплатила в свое время по пятнадцать тысяч сестерциев каждому из преторианцев, — сказал Плиний. — Гвардейцев было двенадцать тысяч, так что общая сумма составила сто восемьдесят миллионов сестерциев. Цена за поддержку такого старика, как Гальба, надо полагать, значительно выше.
Вителлий кивнул.
— Ты знаешь предсказание оракула в Дельфах, к которому Нерон обращался, когда был в Греции?
Плиний отрицательно покачал головой.
— Так вот, — продолжал гладиатор, — пифия сказала императору, а было это меньше года назад, что опасны для него семьдесят три года. Нерону тогда было тридцать, и он решил, что смерть настигнет его в семьдесят три года. Кому могло прийти в голову, что пифия предупреждала об опасности, исходящей от семидесятитрехлетнего старика!
— Потрясающе! — воскликнул Плиний. — Хотя оракулы пользуются в наше время не самой лучшей репутацией, они то и дело поражают удачными предсказаниями. Моему полководцу и другу Веспасиану один иудейский жрец предсказал, что он и сын его Тит станут однажды властелинами земли, моря и всего рода людского. До сих пор я не слишком-то верил этому предсказанию — ведь, что ни говори, Веспасиану уже шестьдесят лет, но теперь, когда императором стал семидесятитрехлетний Гальба, я уже по-иному отношусь к нему.
Несколько мгновений Вителлий размышлял, стоит ли затрагивать волновавшую его тему, а затем, все-таки решившись, проговорил:
— Однажды я тоже задал вопрос дельфийскому оракулу. Я искал в Греции девушку, которую очень любил, и услышал в ответ, что еще встречу однажды эту девушку, но не узнаю ее. Ты умный человек, Плиний. Каков, по-твоему, смысл этого ответа?
— Я не толкователь предсказаний, — ответил Плиний, — но могу предположить, что ты встретишь эту девушку в старости, когда волосы ее станут седыми, а лицо покроется морщинами, так что она совершенно не будет соответствовать тому представлению, которое сохранилось в твоей памяти.
— Я тоже именно так понял слова пифии, — сказал Вителлий. — Очень трудно, однако, примириться с этим.
— Если тебе нужен мой совет, поверь оракулу и забудь об этой девушке. Нет смысла позволить жизни пройти мимо, потратив ее на погоню за утраченным идеалом.
— Ты прав. Я пришел к тому же выводу, хотя мне и нелегко было смириться с этим. Я женился на другой.
— И кто же твоя избранница?
— Тертулла, дочь Ферораса.
— Тертулла? — изумленно воскликнул Плиний. — В таком случае ты по-настоящему богатый человек, способный купить для себя хоть нового императора.
— Тут все решали не деньги, — усмехнулся Вителлий. — Поверь мне, причина была совсем иной. Ферорас, отец Тертуллы, был убит одним из его рабов, а Мариамна, ее мать, умерла от чумы. На смертном ложе Мариамна взяла с меня обещание жениться на Тертулле и принять на себя заботу о ее делах.
— Стало быть, ты отложил в сторону трезубец и сеть, чтобы впредь заниматься только займами и процентами?
— На время, во всяком случае. Но можешь не сомневаться, как только дела позволят, я снова выйду на арену. Потому что того, кто однажды вдохнул поднимающуюся над ареной пыль, кто покрывался потом от страха, кто смывал со своих рук кровь противника, всегда будет тянуть в этот окруженный бушующими трибунами круг, словно там он может завоевать для себя толику бессмертия.
Место служившего у Ферораса секретарем Фабия занял пожилой писец Корнелий Понтик. Ему было уже больше шестидесяти, работал в доме Ферораса он с восемнадцати лет и знал все подробности каждой проведенной за последние годы крупной сделки, был в курсе состояния дел большинства должников и всегда мог сообщить, где и с каким грузом пересекают моря принадлежащие дому суда.
От него Вителлий узнал, что общая сумма выданных кредитов составляет семьсот восемьдесят миллионов, что принадлежащий ему флот состоит из ста пятидесяти двух судов и что, помимо этого, ему принадлежит следующая собственность: четырнадцать земельных участков с виноградниками и оливковыми рощами, три виллы, два квартала жилых домов на Эсквилине и за Тибром — еще два были уничтожены пожаром — и две из прежних четырех городских резиденций. В общей сложности сказочное богатство, истратить которое человеку не хватило бы целой жизни.
Подобные мысли не занимали, однако, Вителлия. Ему было тридцать семь лет — возраст, в котором человек начинает думать не только о завтрашнем дне. Из виллы в Тибуре Вителлий руководил делами, ввести во все подробности которых нового хозяина было поручено Корнелию Понтику. Старик ежедневно по нескольку часов терпеливо объяснял своему молодому господину все премудрости ведения деловых операций, которые Вителлий воспринимал с поразительной легкостью. Хотя деятельностью банка и судоходства руководили опытные специалисты, окончательные решения принимал Вителлий, как прежде это делал Ферорас.
Войдя в комнату, Корнелий Понтик вежливо поклонился и попросил разрешения представить на выбор хозяину новых рабов для личной прислуги.
— Зачем нам новые рабы? — удивился Вителлий. — У нас ведь их и так больше четырехсот.
— По обычаю, — возразил старик, — когда меняется хозяин дома, меняется и личная прислуга.
— Да, есть такой обычай. Что ж, не будем нарушать его. О скольких рабах идет речь?
— Только о личной прислуге для тебя, господин, и для твоей супруги. Цирюльник, камердинер, банщики, номенклаторы, телохранители и опробователь пищи — всего двадцать четыре раба.
— Двадцать четыре? Корнелий, по-моему, ты с ума сошел. Если вокруг меня изо дня в день будут вертеться две дюжины рабов, я этого просто не вынесу. Нельзя ли сократить их число?
— Господин, — с улыбкой ответил старик, — обслуживать тебя будут только двенадцать, остальные двенадцать предназначаются твоей супруге. Кроме того, общее число рабов при этом не увеличится. Прежних мы продадим на рынке.
— Ладно, посмотрим, кого ты для нас подобрал.
Вителлий встал из-за мраморного письменного стола и опустился на лавандово-синее покрывало ложа. Корнелий Понтик хлопнул в ладоши, подавая рабам знак войти.
— Минутку, — сказал Вителлий. — Позови Тертуллу. Она должна сама оценить своих рабов.
— Прости, господин, — ответил старик, — но решение подобных дел принадлежит исключительно тебе.
— Я хочу, чтобы Тертулла была здесь! — решительно произнес Вителлий, пока новые рабы выстраивались перед ним. Многие из них выглядели чужестранцами, и Вителлий поинтересовался, все ли знают латинский язык. Ответ был утвердительным.
— Откуда ты? — спросил Вителлий у молодого голубоглазого блондина, выглядевшего сообразительным.
— Я германец родом с Рейна — из тех мест, где расположен ваш город Колониа Агриппензис.
— О, город, где родилась злосчастная мать нашего покойного императора! А ты, откуда ты родом? — Вителлий указал на совсем молоденькую рабыню с растрепанными темными волосами и миловидным лицом.
Девушка сделала шаг вперед и, опустив глаза, проговорила:
— Господин, меня зовут Рахиль, я родилась в Цезарее на берегу Палестины. Меня привезли оттуда ваши воины-завоеватели.
В это мгновение в кабинет вошла Тертулла. На ней было желто-зеленое платье из шелестящего шелка, на лице поблескивал слой румян. Вителлий сразу же понял подспудное желание жены: Тертулла хотела выглядеть так же, как ее мать Мариамна, та Мариамна, к которой был так привязан Вителлий. Однако то, чего она добилась, было всего лишь жалким подражанием.
