— Да, так оно и есть, — с ухмылкой ответил Домиций.

Гладиатор буквально потерял дар речи и смог заговорить только спустя несколько мгновений.

— Домиций, — начал он, — я уже долгое время ежемесячно выплачиваю тебе по тысяче сестерциев, веря, что твое влияние на государственные дела может оказаться для меня полезным. И не только тебе. Почти каждый высший чиновник получает от меня соответствующее его положению пособие. Я отдаю эти деньги не потому, что не могу найти им другого применения. Нет, до сих пор я считал их выгодно вложенными, потому что они возвращались ко мне в форме выгодных договоров. Теперь же меня обходят уже второй раз. Я становлюсь посмешищем, потому что какие-то мелкие сошки отбирают у меня выгодные сделки. Что ты можешь на это сказать?

Претор начал беспокойно расхаживать по комнате. Очевидно было, что он обдумывает ответ. Вителлий подумал об Антонии, к которой этот человек был так несправедлив и безразличен. Сейчас любовная связь с его женой выглядела почти что возмездием.

— Разумеется, — не спеша заговорил Домиций, — тысяча сестерциев — большие деньги…

— Много большие, чем приносит тебе должность претора, — перебил его Вителлий.

— …но, — продолжил Домиций, — полторы тысячи еще больше, а ты, должен сказать, не единственный, кому дорого мое расположение.

Лицо Вителлия приобрело пепельно-серый оттенок.

— Ты хочешь сказать, что другие предложили тебе больше, чем я?

В это мгновение в атриум вошла женщина, медно-рыжие волосы которой великолепно сочетались с темно-зеленой тканью туники. Она приветливо улыбнулась гостям.

— Антония, это гладиатор Вителлий и его писец Корнелий Понтик, — сказал Домиций. И, обернувшись к Вителлию, добавил: — А это моя жена Антония.

«Но это же невозможно! — едва не вырвалось у Вителлия. — Это вовсе не твоя жена, не Антония. С твоей женой я занимался любовью в садах Лукулла!» Не произнося ни слова, он смотрел на женщину и чувствовал, как у него словно спадает с глаз густая пелена. Он стал жертвой хитроумно задуманной интриги! Конкуренты, стремясь выведать его секреты, подсунули ему приманку, а он, наивный гладиатор, немедленно попался на удочку и, выдав в пылу страсти важнейшую информацию, поставил под угрозу все предприятие.

— Если ты будешь так смотреть на мою жену, — услышал он голос Домиция, — у меня, право же, появится повод для ревности.

— Для этого нет причины, — ответил Вителлий, — никакой, право же, причины!

С этими словами он распрощался и вышел.

Уже за воротами дома Вителлий произнес, обращаясь к своему писцу:

— Мне следовало бы ожидать чего-то подобного. Нельзя встречаться с женщинами на Мульвиевом мосту. Один раз судьба уже намекнула мне на это. У гладиатора бывает одна только невеста — арена.

Корнелий из сказанного господином не понял ни слова.

Вителлий тяжело дышал, густая борода его была пропитана потом. Обернутыми кожаными ремнями кулаками он наносил удар за ударом по вертикально подвешенному толстому стволу дерева, и каждый отзывался болью, пронизывавшей руку от костяшек пальцев до самого плеча.

— Быстрее! — рявкнул Поликлит. — И с большей силой. Твои удары должны быть подобны ударам молнии!

Гладиатор покачнулся. Боль в руке лишала его сил. Вителлий всегда боялся боли.

— Finis! — крикнул Поликлит. — Конец! — Наставник подошел к Вителлию и, глядя ему в глаза, негромко проговорил: — Если так будет и дальше, ты в первом же бою будешь лежать на песке арены. Ты отяжелел и стал слабее, тебе уже не под силу тягаться с молодежью. Тебе придется встретиться с бойцами, которые вдвое моложе тебя. Что ты сможешь им противопоставить?

— Мой тридцатилетний опыт, — сказал Вителлий.

Поликлит промолчал. Гладиатор и сам понял, как нелепо прозвучал его ответ. Правильным ответом было бы «Я просто вынужден вернуться на арену». За три дня до праздника Сатурналий Вителлий сообщил Тертулле о своем решении развестись с ней. Шаг этот был таким же свободным и добровольным, как и принятое в свое время решение жениться на ней. Согласно принятому при императоре Августе закону о браке, имущество супругов разделялось, так что Вителлий мог рассчитывать только на то, что было заработано им когда-то на арене. Впрочем, гордость не позволила бы ему взять хоть один сестерций из состояния Тертуллы.

Опустив взгляд на посыпанный песком пол, Вителлий проговорил:

— Я сросся с песком арены и, когда придет время, останусь лежать на нем. Ни пурпур, ни блеск золота никогда не привлекали меня. Власть, влияние и богатство всегда лишь навязывались мне.

— Если ты принял решение вновь начать сражаться, — возразил Поликлит, — ты не смеешь выходить на арену, думая о том, что можешь быть побежден. У гладиатора должна быть одна только мысль — о победе.

— Дорогой Поликлит, — сказал Вителлий, опустив руку на плечо наставника, — я многим обязан тебе и знаю, что ты желаешь мне добра. Так что придется мне вновь привыкать к твоим замечаниям. Скажи честно, смогу я добиться успеха на арене?

Поликлит неуверенно покачал головой.

— Ты же знаешь поговорку, что гладиатор, хоть раз наблюдавший за боем с трибун, никогда больше не должен выходить на арену. И действительно, до сих пор подобные попытки заканчивались трагически. Но если существует кто-то, способный поломать это неписаное правило, то это ты, Вителлий. Быть может, боги будут на твоей стороне.

Вителлий молча обнял наставника.

Поликлит заговорил снова:

— Ты, когда впервые попал ко мне, был стройным, проворным юношей, которому недоставало силы и выносливости. Сегодня у тебя есть сила, выносливость и, вдобавок к ним, опыт, но не хватает молодого проворства. Лучше это или хуже, не берусь сказать. Опаснее всего для тебя может оказаться самоуверенность. Прежде ты боролся за выживание, ты вынужден был выходить на арену, если не хотел голодать. Сегодня ты хочешь сражаться, хочешь вернуть былую славу, хочешь вновь доводить толпы людей до безумия. Ты уверен, что трибуны пощадят тебя, если ты проиграешь схватку. При этом ты ставишь на кон собственную жизнь, потому что слишком часто меч соперника опережает поднятые кверху большие пальцы твоих приверженцев.

Вителлий поправил защитные ремни на кулаках, выпятил нижнюю челюсть так, что стали видны зубы, взглянул на покачивающийся ствол и ударил по нему с такой силой, что невольно поморщился.

— Я решил вновь начать сражаться, — с искаженным от боли лицом проговорил гладиатор, — и хочу побеждать. Когда я недавно смотрел, как строится новый цирк, я словно бы услышал голос трибун «Вителлий! Вителлий!», и это влило в меня новые силы. Мне приходилось сражаться против ретиариев и против диких зверей, я шел от победы к победе и всегда знал, что в этом мире для меня существует одно лишь призвание — призвание гладиатора!

Поликлит предостерегающе взмахнул рукой.

— Люди охотно живут воспоминаниями и зачастую при этом умирают голодной смертью. Если ты вернешься на арену, тебе надо будет забыть о прошлом и добиваться каждой победы так, как ты делал это при первом своем выступлении.

— Сколько, по-твоему, пройдет времени, прежде чем я смогу провести первый бой?

— Сколько прошло времени с тех пор, как ты последний раз выходил на арену? — спросил в свою очередь Поликлит.

— Восемь лет, по-моему. Ты считаешь, что это очень?..

— Вителлий, ты великий боец, ты отправил в преисподнюю многих, причислявшихся к лучшим гладиаторам Рима. Это было в те дни, когда тебе случалось голодать. Но ты не один год провел среди излишеств. Если я волнуюсь из-за тебя, то только поэтому.

— Так сколько же понадобится времени? — снова спросил Вителлий.

После долгого раздумья Поликлит ответил:

— Если ты будешь упражняться, как в старые добрые времена, то через год я буду готов снова выпустить тебя на арену.

Лицо Вителлия просияло. Словно ребенок, он, переступая с ноги на ногу, забарабанил кулаками по своей обнаженной груди.