— Я хотел бы, чтобы ты сама взглянула на предназначенных тебе рабов, — сказал Вителлий. — В конце концов, это тебе иметь с ними дело. — О безвкусно размалеванном лице жены он предпочел умолчать.

— Что мне за дело до рабов? — вызывающе проговорила Тертулла. — Того, кто будет плохо справляться со службой, я прикажу высечь, а тех, чья физиономия мне не понравится, отправлю на невольничий рынок. — С этими словами она указала пальцем на темноволосую девушку. — Эту в первую очередь. Она мне не нравится. Прочь отсюда!

Вителлий с недоумением посмотрел на жену.

— Что ты имеешь против этой палестинки? Она приветлива, молода, на нее приятно посмотреть.

— Вот именно, — ответила Тертулла, — вот именно.

Вителлий нахмурился.

— У тебя есть разумные возражения?

— Она мне просто не нравится. Не по душе.

— Девушка останется! — спокойно, но решительно и твердо произнес Вителлий, а затем поднялся и кивком головы отпустил пришедших.

Вслед за рабами вышла и Тертулла. Проходя мимо мужа, она прошипела:

— Она мне просто не нравится!

Корнелий Понтик молча наблюдал за этой сценой, делая собственные выводы. Когда Вителлий вопросительно посмотрел на него, словно желая сказать: «И все же я поступил правильно, разве не так?», старик проговорил:

— У греков есть хорошая пословица. Она гласит: повиновение — мать преуспеяния.

Вителлий рассмеялся.

— У нее есть вполне определенная причина не желать видеть здесь эту еврейскую девушку. Знаешь какая?

Старик покачал головой.

— В юности, — продолжал Вителлий, — я любил дочь одного еврея-гладиатора. Она была прекрасна, как звездочка небесная, маленькая, грациозная… При Клавдии евреев изгнали из Рима. Ты знаешь об афере, которую Ферорас провернул тогда с императорским торговым флотом. Больше я никогда не видел ее. Но и сегодня все еще мечтаю о ней.

— Почему ты не разыскал ее?

— Я побывал в Греции, обращался даже к дельфийскому оракулу — все напрасно. Пифия сказала, что она находится в какой-то дальней стране.

Слушая Вителлия, Корнелий Понтик не переставал рыться в старых свитках.

— Ты знаешь название судна, на котором ее увезли?

— Конечно. Это была «Эудора».

— Это судно направлялось в Цезарею, — сказал старик, указывая на графу пунктов назначения.

— Оно шло в Кирру, — возразил Вителлий.

— Прочти сам, — ответил Корнелий Понтик и положил свиток перед своим господином.

— Клянусь всеми богами, — воскликнул Вителлий, — тут и впрямь пунктом назначения указана Цезарея. Почему же Ферорас назвал мне совсем другое место, заставив отправиться в Грецию? Зачем это могло ему понадобиться?

— Тебе это и впрямь не приходит в голову? — спросил старик у своего безмолвно уставившегося в пространство господина. — Ферорас умел не только считать, он умел с ледяным хладнокровием составлять планы на будущее. Я провел рядом с ним больше сорока лет и полагаю, что научился читать его мысли. В данном случае я могу с почти полной уверенностью сказать: Ферорас не хотел, чтобы ты разыскал ту девушку. В конце концов, у него самого была дочь на выданье, гордая и, если мне позволено будет так сказать, сложная по характеру девушка, крайне сдержанная в отношениях с мужчинами. Ей нужна была сильная личность, человек, которым она могла бы восхищаться. Таким человеком был ты, господин. Ты не был похож на неженок, увивавшихся вокруг Тертуллы, но мечтавших только о миллионах Ферораса. Ты был мужчиной, которого он выбрал для своей дочери. Сначала, однако, ты должен был пройти проверку. Когда Ферорас понял, что тебе известно о его темных махинациях, он занервничал. Он перестал доверять тебе и, опасаясь, что ты его выдашь, сделал все для того, чтобы ты погиб в следующем же бою. Как раз в этот момент его настигла рука убийцы…

Вителлий задумался, глядя в окно на выжженный солнцем сад. Затем он проговорил голосом, в котором звучала глубокая печаль:

— Я женился на Тертулле не по любви. Я сделал это из любви к ее матери.

Писец Корнелий Понтик понимающе кивнул.

— Я знаю, господин, я знаю.

Те, кто верил, что со смертью Нерона жизнь в Риме нормализуется, были разочарованы. Ситуация становилась все более запутанной и непредсказуемой. Хотя сенат провозгласил Гальбу императором, новый властелин предпочитал пока наблюдать за развитием событий из далекой Испании. Неопределенная позиция, занятая Нимфидием Сабином, внушала Гальбе недоверие, и, чтобы проверить, насколько прочны позиции этого человека, он прислал из Испании распоряжение о смещении Нимфидия с поста командующего преторианской гвардией.

Старый лис рассчитал верно. Нимфидий впал в панику. Поспешно собрав трибунов, стоявших во главе гвардейских когорт, он выступил перед ними с пламенной речью:

— Римляне, преторианцы, доблестные мужи, защитники императора! Юпитер сурово наказывает нас за все наши проступки и злодеяния. Едва один наш император покончил самоубийством; едва сенат успел избрать его преемника и еще прежде, чем он успел вступить на трон, ясно стало, что этот добродушный старик не владеет уже рассудком. Мало того, что он отказывается ступить на римскую землю, — его сомнительные советники оказывают на него столь пагубное влияние, что уже сейчас, когда он еще даже не появился в Риме, положение не стало лучше, чем оно было при Нероне. Поэтому нам необходим новый, совсем иной император. Я долго размышлял, следует ли мне претендовать на этот тяжкий пост. Да, следует, говорю я сейчас. Во мне нет ни твердолобости старика, ни легкомыслия юнца, при этом я обладаю богатым опытом. Во время поездки Нерона в Грецию я руководил делами государства, не нанеся при этом ни малейшего ущерба. Облеченный властью императора, я буду править еще успешнее. Эту власть можете вручить мне только вы. Вы возвели на трон нашего последнего императора, и ни разу еще сенат не осмелился воспротивиться вашим требованиям. А потому, трибуны, соберите своих солдат и разъясните им создавшееся положение. В полночь я прибуду в наш лагерь, и вы провозгласите меня императором!

Трибуны разошлись, чтобы, собравшись небольшими группками, обсудить шансы своего командующего. Мнения разделились. Разумеется, появление на троне преторианца заметно усилило бы их влияние, но по сравнению с Сульпицием Гальбой Нимфидий Сабин был просто бедняком. Ясно было, кто из них двоих сумеет лучше расплатиться с гвардейцами звонкой монетой.

Лагерь преторианцев расположился в двенадцати километрах от центра Рима, между Номентанской и Коллатинской дорогами. Это была просторная площадка, окруженная четырьмя блоками казарм. Ясной звездной ночью в сопровождении нескольких вооруженных друзей, окруженный несшими факелы рабами, Нимфидий приблизился к главному входу. Он не сомневался в том, что получит поддержку преторианцев. Но почему, ради всех богов, заперты ворота? В темноте Нимфидий различил на стене силуэты гвардейцев в полном вооружении.

— По чьему приказу вы вооружились? — крикнул в темноту Нимфидий.

В ответ послышалось многоголосое: «Гальба — наш император! Гальба — наш император!»

Командующему преторианцами стало ясно, что он проиграл. Мгновенно сориентировавшись в ситуации, он тоже выкрикнул:

— Гальба — наш император!

В это мгновение ворота отворились. Спутники Нимфидия замерли, словно окаменев. Заколебался и он. Что ожидает внутри? Не западня ли это? Прежде всего Нимфидий подумал о бегстве, но тут же понял, что поступить так просто не может. Командир, убегающий от собственных солдат, терял право называться командиром.

Вглядываясь в темноту, Нимфидий твердым шагом прошел через ворота. Он уже достиг внутреннего двора, когда в воздухе свистнуло копье. Один из спутников Нимфидия вскинул окованный железом щит, и копье с лязгом ударило в него. Прежде чем Нимфидий понял, что же происходит, вооруженные мечами преторианцы набросились на своего командира. Нимфидий оказался в самой гуще жестокой, похожей на бойню схватки. Ему удалось укрыться в какой-то каморке, но солдаты вытащили его оттуда и долго рубили мечами, оставив бездыханным в луже крови.