Танцы вошли при Петре в большую моду, и Мардефельд в своих донесениях описывает бал у графа Головкина, устроенный в 1721 г. в честь Петра, голштинского герцога и всей вообще дипломатии. Танцы сопровождались частыми поцелуями дам, и Ягужинский[100] был в этом деле «отличным предводителем». «Дамы же, — пишет Мардефельд, — сильно роптали на такие нововведения, что довольствуются одними (?) поцелуями»…

Театр в Петербурге появился, как известно, в 1716 г. «Заводчицей» этого дела была большая любительница «лицедейства» сестра Петра — Наталья Алексеевна; она писала даже и пьесы. Впоследствии театр этот был переведен с Петербургской стороны в деревянный же дом на Сергиевскую, неподалеку от Воскресенского проспекта. Камер-юнкер Голштинского герцога — известный Берхгольц — рассказывает в своем «Дневнике» о спектакле в этом театре в 1719 г. В присутствии царя шла в переводе народная немецкая комедия «Бедный Юрген». Рядом с царем в креслах сидел его повар Патон, очень живо принимавший к сердцу игру актеров и даже обсыпавший мукой арлекина за какую-то выходку.

В апреле того же 1719 г. в Петербурге пользовался большим успехом силач-немец Симеон, которого многие считали даже колдуном, как уверяет Вебер. И в самом деле, судя по рассказам, Симеон обладал очень большою силой. Силач ставил себе на грудь наковальню, «на которой, поставленной уже у его на груди, он давал расщепливать толстые железные шины». Симеон свободно поднимал на воздух наковальню, а Петр с Ромодановским[101] еле-еле могли ее поднять вдвоем. Вырвать у Симеона палку, которую он держал в зубах, царю не удалось, как он ни старался.

Хвастая своей силой пред зрителями, Симеон брал палку в зубы поперек и вызывал двух дюжих парней тянуть ее у него изо рта. В силе этих парней Симеон «не только не встретил такого сильного сопротивления, какое встретил у царя, но еще обоих этих молодцов начал таскать по сцене, по собственному произволу, куда хотел, как двух бессильных детей».

Между прочим, вместе с Симеоном выступал иногда и другой немец — клоун. На 1 апреля 1719 г. они сыграли с петербургскими зрителями шутку. Они объявили какой-то необыкновенный спектакль, на который собрался весь Петербург, не исключая царя и царицы. Сбор был полный, и многие должны были вернуться домой за неимением мест.

Зрители с нетерпением следили за приготовлениями на сцене, но скоро появилась «парящая в воздухе машина» с надписью «Апрель», а клоун в длинной речи благодарил публику и пригласил завтра — на настоящий спектакль.

Кроме силача иногда давали представления гимнасты, жонглеры и танцовщики. Сохранилась забавная афиша такого представления, на котором зрители увидали «некоторые позитуры с переменными видами и действиями». В начале спектакля какая-то «в свете похвальная аглинская мастерица (акробатка), опрокинясь назад ногами», простиралась «на плат», обе ноги обвивала вокруг шеи «подобно галстуху», клала ноги на плечи, стояла на голове, вертелась «мельницей» и т. п. Шестым номером программы идет следующее «действие»: «Правую ногу по дымя и обратясь кругом, подпрячет под плечо, а другой ноге стоит неворотима». Затем «на пирамиде или двух стулах стоящая головою, спустясь на 2 фута ниже ног своих и подымя монету или рюмку вина и пиет за здравие всей компании».

За «аглинской мастерицей» следовало «колебимое явление от француза, а именно лестница 7 футов, на одной младенец; потом, поставя оную на чело, танцует фоли дишпаня (!)».

Выступал также двухлетний младенец, «показывающий всякие экзерциции». Его сменял «забавный человек», делающий «преузорочные удивительные скоки» и с ним «мастерица», танцующая с обнаженными шпагами и обращающаяся на месте величиною в тарелку «более 600 раз, храня верно каданцы».

Та же «мастерица» показывала и жонглерские штуки, перебрасываясь шпагами, что, по словам афиши, «чрез меру удивительно».

«Протчая действия не суть описуема», — гласит, между прочим, афиша.

Судя по этой афише, наши современные так называемые «садовые увеселения» не так уж далеко ушли от Петровских времен…

Неистощимый в выдумывании всякого рода потех, Державный Преобразователь изобрел «должность» самоедского князя или короля. Должность эта заключалась в устройстве по приказу царя различных увеселений для петербургских обывателей. Почему именно самоедский князь должен был являться присяжным увеселителем — неизвестно, но в 1714 г. эту должность занимал какой-то поляк, шутовским образом «коронованный» в Москве, при чем ему присягали 24 самоеда и столько же оленей.

Самоедский князь жил постоянно в Петербурге и получал не малое по петровским временам жалованье — по десяти рублей в месяц при готовом столе и, что особенно характерно для «бахусоподражательных» петровских времен, казенных напитках.

Подданные самоедского князя жили в своих юртах на пустынном, поросшем лесом Петровском острове. На этом острове был маленький дворец или увеселительный домик, богато изукрашенный внутри павлиньими перьями.

За этим домиком, в глубине леса, жил смотритель и была устроена царская молочная ферма, дававшая, по словам современника, «лучшее в целой области молоко». За коровами присматривали финляндцы, жившие тут же и заодно надзиравшие за царскими павлинами.

Близ домика надзирателя жили в своих юртах семеро самоедов.

Проживший несколько лет в Петербурге при Петре и оставивший любопытные записки брауншвейг-люнебургский резидент Фридрих Вебер в приятной компании посетил в лето 1714 г. самоедов, которые удивленно глазели на гостей.

Один из них долго стоял, заложив руки под мышки и меланхолично потряхивая головой, но когда к компании любопытных подошла бывшая с ними барышня, самоед повеселел, начал смеяться, слазил за чем-то в юрту, снова вылез оттуда и, спугнув оленей, подвел их за рога к зрителям, галантно предлагая даме сесть на оленьи шкуры.

Затем приехал домой из Петербурга смотритель, очень любезно встретивший гостей, но жестоко обходившийся с самоедами, особенно с одним из них, которого он приказал «почаще бить батогами» за буйный нрав.

Про этого самоеда смотритель рассказал Веберу вещь очень диковинную: когда смотритель отсутствовал, этот самоед напал на людей, приехавших осмотреть остров, «изгрыз им уши и лица (!) и вообще ужасно зло и свирепо их принял».

За такие «людоедские поступки» самоед был жестоко бит батогами и до того остервенился, что, по рассказам смотрителя, «вырвал зубами кусок собственного мяса из своей руки»!

Однако этот на самом деле «самоед» умел говорить по-русски и служил переводчиком для товарищей при их беседах с Вебером.

«Господина резидента», по-видимому, очень удивили рассказы самоедов про их жизнь и общественное устройство.

Недовольный — и, как кажется, совершенно справедливо — самоед-переводчик говорил с досадой, но, уходя, сказал сопровождавшей Вебера даме комплимент, утверждая, что «женщины в его земле такие же красавицы, как и она».

Нечего и говорить, конечно, что самоеды привлекали внимание не только иностранцев, но и всех вообще петербургских обывателей, избалованных при Петре всевозможными зрелищами.

Зимою 1714 г. самоедский князь умер. Его отпевали и похоронили в католической церкви.

В хранящемся в Государственном Архиве собрании всевозможных документов, относящихся к Петру Великому («Кабинет Петра Великого»), имеются письма самоедского князя, касающиеся устройства различных увеселений и праздников, в том числе свадьбы «князь-папы».

Преемником умершего самоедского князя был известный шут Петра — португалец Лакоста, «титулярный граф и церемониймейстер увеселений», как именует его тот же Вебер.

Между прочим, этот самоедский князь во время маскарада по случаю свадьбы «князь-папы» П. И. Бутурлина[102] с большим искусством разыгрывал роль медведя.