— Нет, косить я уже кончил, — усмехнулся дедушка и, забрав у Миши косу, дал ему грабли. — Будем сено ворошить. Гляди-ка, солнышко его высушило, постаралось.

— Солнышко? — удивился и обрадовался Миша. — Оно уже и здесь побывало! Надо же!

Хо-хо, хоп-хоп-хоп! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ура-урррааа! Мама ушла. Всё! Порядочек! Теперь я вольная птица. Скорее сюда мяч! Та-ак! Хлоп! Хлоп! Хлоп! В стенку, в другую, в стол — бац! Ваза с цветами чуть покачнулась, но не упала. Ха-ха-ха! Где нитки? Скорее нитки, вот они, нитки! Белые, красные, разные, прекрасные! Рраз! Рраз! Рраспутать, рраспустить, голые катушки шпульнуть подальше от себя. Хо-хо-хо! Как серпантин! Запутались? Ну и что? Ну и хорошо! Что и требовалось доказать. Урра, тра-ля-ля!

Кто там шаркает домашними туфлями? Конечно, бабушка. Опять:

— От рук отбился… Вот мать вернётся, в кино не пустит! Успокойся сейчас же!

Какое там «успокойся»! Свобода, свобода, свобода! Разве бабушка знает, разве она понимает, что это такое! У-ух! Мячом в стенку! И-э-эх! Катушками в полку! Э-ге-ге! Серпантин! Мячом — удар! Ещё один!

— Осторожно! В кино не пойдёшь! Нет, нет, так и знай! Дома будешь сидеть!

Я вижу, что бабушка сердится. Но пока ещё не всерьёз.

— Тррах-бах-таррарах! Нитки здесь, мяч — в сенях! Ба, посторонись, мяч сверху вниз!

— Всё, никакого кино!

Теперь уже бабушка рассержена по-настоящему. Она поворачивается и идёт к двери. Кино — в опасности. И тогда я приостанавливаю одну игру и начинаю другую.

— Э-э-э! — вою я, как будто плачу, а сам отворачиваюсь, чтобы бабушка, если посмотрит на меня, не увидела, что слёз у меня никаких нет. — Э-э-э! — завываю я, как волк.

Бабушка ушла. Её нет в комнате.

— Э-э-э! Ой-ё-ёй! А-а-а! Аааа!

Бабушка возвращается. На её глазах слёзы. Я чувствую это, хотя не вижу. Ведь бабушка плачет каждый раз, когда плачу я.

— Ну-ну, успокойся, — говорит она наконец. — Тише, тише. Ладно уж, на этот раз прощу тебя, маме не скажу.

— Э-э-э! — вою я ещё немного, так, для порядка, чтобы бабушка не догадалась, что я схитрил.

А через несколько минут всё начинается сначала:

— Тррах-бах-таррарах! Нитки здесь, мяч — в сенях! Ба, посторонись, мяч сверху вниз!

Потом плачу я, потом — бабушка.

И как только она выдерживает? День-деньской идёт такая кутерьма. Весь день. И каждый день. И целый год! И наверно, так было бы до сих пор, если бы не бабушкина подруга. Подумайте только, оказывается, у бабушек тоже бывают подруги, да ещё школьные! Трудно себе представить, но бабушка тоже когда-то училась в школе и была маленькой девочкой. Бабушка-девочка, девочка-бабушка! Ой, как смешно! Но мне, к сожалению, было не до смеха, когда я из-за этой бабушкиной школьной подруги попал в переплёт.

Бабушка моя, конечно же, никакая не доносчица. Ну, рассказала своей подруге про меня — какой я озорник. Не знала, что эта самая подруга — соседка нашей учительницы Галины Александровны. Как потом выяснилось, и подруга не знала, что Галина Александровна — наша учительница, знала только, что она просто учительница. И совершенно случайно рассказала ей про меня. А Галина Александровна как бы невзначай спросила фамилию…

На следующий же день после этого разговора Галина Александровна во время классного часа вызвала меня к доске и сказала:

— Этот человек изводит свою собственную бабушку. Как будем с ним бороться? Мы ведь договорились, что каждый из вас будет домашним помогать. А он мешает! Ты помогаешь по дому? — спросила она. — Половики вытряхиваешь? Свои носки и носовые платки стираешь? Мусор выносишь? Ну?

Я врать не люблю. Однако и сознаваться не хотелось. Поэтому я в ответ только пожал плечами.

— Ясно! — сказала Галина Александровна. — Кто мешает, тот не помогает. Какие будут предложения?

Спорили недолго. Постановили: ходить ко мне и проверять, как я себя веду.

С этого дня мой дом превратился в какой-то вокзал. Приходили не только дежурные наблюдатели, но и все, кому не лень. И я придумал выход. Как только увижу в окно, что идут, сразу хватаю половик и тащу во двор. Тут уж сразу видно, что со мной всё в порядке, заходить незачем. Улыбнутся контролёры, покивают одобрительно головами и уйдут.

Но однажды бабушка заметила, что я выпроваживаю своих товарищей. Она сама зазвала их и угостила блинами со сметаной. Потом стали обращать внимание на приходящих и соседи.

— Что это к тебе каждый день столько ребят ходит? — спросил дошкольник Генка из дома напротив.

— А я их обучаю собак дрессировать, — ответил я, не задумываясь.

— Ой, и меня научи! — взмолился Генка.

— Подожди, дай сперва эту группу подготовить, — сказал я, чтобы как-то выйти из положения.

Несмотря на это, Генка встречал меня со своей глупой собакой каждый день, когда я возвращался из школы. Выражение лица было у него при этом просительное.

Одноклассники вскоре приходить перестали: увидели, что я исправился. И в самом деле я уже и без них вытряхивал теперь половики и вообще во всём помогал бабушке.

Надо было как-то избавиться от Генки. Но раз уж я исправился, силой этого сделать было нельзя. Так он и ходил, пока ему самому не надоело.

Скучно Мише одному в пустом доме. За окном туман и, словно просеиваясь сквозь сито, моросит и нагоняет тоску серый, унылый дождик. Да если бы только дождик! Едва он кончится, идёт снег. Идёт и идёт, идёт и идёт, тихо-тихо, медленно-медленно, нудно-нудно, словно всё время думая: идти или остановиться, остановиться или идти. Побелели крыши и завалинки, заборы и деревья. Всё кругом белым-бело, как в тетрадке. Только одна лишь дорога темнеет и вьётся до самого леса. А куда она уходит потом? Не знает этого Миша. И откуда знать, если не разрешают ему выходить из дому в такую непогодь. Впрочем, и самому-то ему не хочется выходить. Что там делать, раз нет никого!

Подсел Миша к окну, смотрит на улицу, ждёт, не появится ли что-нибудь интересное. А что и кто может появиться в такую сырую и холодную погоду? Вот женщина прошла под окном. Торопливо прошла, чтобы поскорее уйти от снега и дождя. И снова нет ни души.

Ива стоит одиноко. С сиреневого куста облетели все листья. А вот за плетнём — там рябина, а на её макушке — оранжево-красные ягоды. Увидел их Миша и как-то теплее стало на душе: лето вспомнил. Ах, лето, лето, зачем же ты ушло! Как хорошо было, радостно, весело! Бегай, играй сколько хочешь. Весь день. А дни летом длинные-предлинные, как удочки…

Когда ещё вернётся лето! За этим снегом и дождём не видно красного лета. Кажется, всегда будет холод и слякоть и всегда придётся дома сидеть.

Старшая сестрёнка Аня в школу ходит. Ей не скучно. Правда, вставать надо рано. Миша видит, как она утром завтракает наспех, выбегает из дому, на ходу застёгивая пальто. А он может спать сколько хочет. Но, несмотря на это, он очень завидует Ане. Конечно, ей в школе весело, раз она так туда спешит.

Нынешней осенью Миша тоже просился в школу, да не приняли его. Мал, сказали, и здоровьем слабоват.

Вот и сидит Миша один.

У соседского мальчика Вовки хоть брат есть. Вовке кроликов принёс. Беленькие такие, пушистенькие.

А глаза красные. Вовка говорит, это для того, чтобы машина их не сбила, когда они на улице травку щиплют. А у кошки — ещё лучше: её машина даже ночью заметит — у неё глаза и ночью светятся, как жучки-светлячки.

Поймать бы много-много светлячков и пустить их по всему дому. Вот стало бы светло!

Мама рассказывала, что в тёплых странах светлячков полным-полно. Как у нас воробьёв.

Воробышки! Вот они. Нахохлились. Холодно и им. Хотя они все друг на дружку похожи, а всё-таки разные. Вон тот, что справа, — самый большой и, наверно, самый сильный. А рядом с ним — совсем маленький. Кем он большому приходится? Сыном или внуком? У него силёнок маловато. Так же, как у Миши. А где живут воробышки? Под стрехой сарая. Там их гнёзда. Там они спят. Можно было бы их поймать. Только высоко, рукой не достанешь. Да и зачем? Пусть живут себе на здоровье. Не было бы им только холодно. И голодно.