Мы берёмся за руки и идём дальше. Подходим к папе. Останавливаемся.

— Здравствуй, папа, — шепчу я.

— Здравствуй, родной, — шепчет мама.

Я поднимаю занесённую сюда ветром обёртку от конфеты. Мама вытаскивает из земли сорняк. Я помню, как сидела у папы на коленях, а он читал мне книжку. Мама закрывает глаза, сжимает руки. Наверно, она тоже что-то вспоминает, или молится, или даже рассказывает папе про Колина Поупа.

— Я люблю тебя, папочка, — шепчу я.

Из глаза у меня выкатывается слеза. Я прекрасно знаю, что — где бы папа сейчас ни был и каким бы он сейчас ни был — назад ему пути нет. И нет никакого подземного царства Аида — мне некуда и не к кому идти, чтобы его вызволить. Но как это чудесно — стоять тут рядом с мамой и вместе вспоминать папу. Я знаю, что в воздухе вокруг нас есть молекулы, которые он выдохнул, в облаках над головой есть молекулы его тела, а в моей памяти отзывается эхом его голос — ведь он читал мне книжки.

Небо такое огромное, такое голубое. Поют дрозды, и где-то высоко-высоко заливается жаворонок. Я пытаюсь его разглядеть, но это невозможно — он слишком высоко и далеко. Я снова смотрю на землю и вижу, что ветер принёс к нашим ногам белое перо. Мама наклоняется, ловит его. И прикладывает к моему плечу.

— Наверняка твоё пёрышко, птичка, — говорит она. — Из твоего крыла.

— Конечно!

Она отдаёт мне перо. Я растопыриваю руки и притворяюсь, будто лечу, зажав перо меж кончиков пальцев. А потом я его отпускаю. Кружась, пёрышко медленно падает на землю, а там его снова подхватывает ветер и уносит прочь — за тропинки, за могилы.

— Теперь ветер повёл перо на прогулку, — говорю я. — И оно не будет знать, куда летит, пока не долетит.

Напоследок мы бормочем ещё какие-то слова, шепчем папе до свидания и — уходим.

Время летит быстро. Небо уже краснеет, скоро сумерки. Я чувствую себя пушинкой, пёрышком, влекомым в неведомые дали… мне не за что уцепиться, как слову, что блуждает в одиночку, без ритма… меня кидает из стороны в сторону, как извилистую линию, что никак не найдёт верное направление. А воздух вокруг такой нежный. Похоже, вот-вот появится Персефона.

— Давай устроим себе пир, — говорит мама. — Хочешь пиццу? Или возьмём домой китайской еды?

Она смотрит на меню заведения под названием СЮ ДАЙ.

— Жареные королевские креветки в соусе кунг пао! — провозглашает она. — Весенние блинчики! Свинина в меду со специями!

Я оглядываюсь на пиццерию.

— Хочу пиццу! Или спагетти-помодоро!

Она смеётся и ведёт меня в ПИЦЦУ И ПАСТУ ОТ МИЛОЙ СИНЬОРИТЫ. Официант радуется нам, точно мы — его близкие, давно потерянные друзья. Называет нас прекрасными дамами. Дарит по красной розе. Мы садимся в глубине ресторана, и поначалу других посетителей, кроме нас, нет, но вскоре появляются семьи и пары. Играет музыка, кто-то напевает «О соле мио».

Мама тихонько подпевает — полкуплета.

Я заказываю пиццу «Маргарита» с анчоусами, маслинами и чесноком.

Мама заказывает самую тонкую пасту — капеллини, — с моллюсками и креветками.

Мы улыбаемся друг другу. Мама пьёт белое вино. Я пью лимонад.

Приносят еду. Восхитительную еду!

— Фантастико! — вздыхает мама.

— Чудессико! — подхватываю я.

— О соле мио! — поёт она опять.

День за окном почти погас.

Я ем три шарика мороженого: фисташки-ваниль-земляника. Мама берёт сливочный десерт с карамелью.

— Одно название чего стоит! — восклицает она. — Панна котта кон карамелло! Повтори!

Мы хором повторяем итальянские слова. Едим сладкое длинными ложками. И хором вздыхаем от такой восхитительной вкусноты.

Мама пьёт кофе, и мы выходим на улицу, где уже сгустилась ночь. Домой возвращаемся той же дорогой, через парк. Вдоль речки. Слышим, как птицы устраиваются на ночлег в кустах и в траве. Замечаем кошек — чёрные кровожадины вышли на охоту.

Мы садимся на скамью у речки. В темноте.

— Хороший день, верно? — спрашивает мама.

— Чудессико!

— И погуляли, и папу навестили.

— Фантастико!

— Ты бодра-весела?

— Не знаю… Скорее да…

— Скорее да — наш лозунг всегда!

Она обнимает меня. Мы наблюдаем, как разгораются звёзды. Потом встаём и медленно идём дальше. Куда аллейка — туда и мы.

— Когда человек вырастает, он перестаёт чувствовать себя маленьким и слабым? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает мама. — В любом, самом солидном возрасте внутри любого взрослого всегда сидит крошечное хрупкое существо.

— Как ребёнок?

— Или как птичка. Она прячется прямо в сердце, — говорит мама. — Кстати, она на самом деле не слабая. Маленькая, да удаленькая. И о ней надо помнить. Если забудешь — беда.

Мы направляемся к выходу, к воротам, но мама неожиданно берёт меня за руку и уводит в темноту, в дальнюю часть парка, за качели и лужайку для игры в шары. Позади остаётся свет фонарей на аллейках. Сквозь ветви деревьев мерцают огни Вороньей и Соколиной улиц. А тут неподвижная кромешная ночь. Я снова вспоминаю о Мире-ином и, вздрогнув, пытаюсь отмахнуться от этих мыслей. Под ногами у меня — твёрдая земля. Вокруг — весенний воздух. Я поднимаю глаза и смотрю в небо, на миллионы звёзд.

Мама показывает мне Сатурн и Венеру. И созвездия: вот Дева, вот Рак и Лев. И ещё Плеяды. Мы пытаемся заглянуть всё дальше и дальше, сквозь звёзды, что пылинками рассеяны среди вечности. Пытаемся различить силуэты зверей и странных крылатых существ, в честь которых греки назвали созвездия: медведей, псов, коней, раков, Пегаса и Дедала с Икаром. Нам представляется, что вместо звёзд всё небо заполнено зверями и причудливыми Божьими тварями.

— Эти звёзды от нас далеко-далеко, до них миллиарды и миллиарды миль, — говорит мама. — Их свет добирался до нас миллионы лет.

— Мы все мчимся сквозь время! — восклицаю я.

— Да.

— И мы состоим из одинаковых частиц. И звёзды и мы.

— Да. И не важно, что мы друг от друга далеко.

Мы замираем, слушаем звуки ночи. Город гудит низко и монотонно. Ухает сова, орёт кот, лает собака, воет сирена.

Мы впускаем в себя звёздный свет.

Я смотрю в эту бесконечную даль. Есть ли там кто живой? Наверняка есть. Похожи ли они на нас? Стоят ли сейчас где-нибудь другая Мина и другая мама, смотрят ли сквозь тьму — сквозь миллиарды и миллиарды миль, сквозь миллионы и миллионы лет? Как они радуются? Как грустят? Так же как мы или иначе? Получим ли мы когда-нибудь ответы на эти вопросы? А как мы-то сюда попали — мы и всё, что есть на Земле? И почему именно сюда? И сколько это продлится? Вечно? Я там — за звёздами и тьмой, на самом краю, — что там? И в чём смысл, в чём суть?..

Мама обхватывает мою голову.

— Смотри, Мина, — тихонько говорит она. — Твоя голова помещается у меня в ладонях почти целиком. Вместе со всеми звёздами, тьмой, звуками города. У тебя в голове вся Вселенная. — Мама притягивает меня к себе. — И мы рядом. Две головы, две Вселенные.

Я потом мы идём домой. Мама держит меня за руку, и я вижу, что ей хорошо, очень хорошо.

Мы держимся за руки и идём домой.

Мы идём домой и держимся за руки.

Мы…

Выходим к фонарю на аллейке и — останавливаемся. И вдруг начинаем танцевать! Мы сияем в столбе света, как звёзды… как мухи… как пылинки…

Позже, перед сном, я стою у окна. В доме, который я по-прежнему называю домом мистера Майерса, горит свет, передвигаются смутные фигуры. Где-то там — крошечная новорождённая девочка. Надеюсь, она мирно спит. Я не зашториваю окно. Всходит луна, и на меня льётся её неистовый свет. Я вздрагиваю. Интересно, все люди — когда растут — чувствуют это волнение, это удивление?.. Я зажмуриваюсь и заглядываю во Вселенную — ту, что внутри. Кажется, я — на пороге чего-то совершенно изумительного. Наконец, я засыпаю…

И вижу сон. Такой странный сон! В нём — ночное небо, заполненное зверями и причудливыми существами, всеми, которые правда были и которых напридумывали люди. Я смотрю на них, вверх, а они начинают падать вниз, на меня.