И я просыпаюсь. За окном уже утренняя заря. А я ещё не совсем выбралась из сна — я почти слышу фырчание, стук копыт и шелест крыльев, я почти чувствую жар их тел, ведь они так близко, так тесно обступили мою кровать. Но вот всё бледнеет, растворяется. Сон кончился. Остались только я, комната и тишина. Тишина, конечно, не полная. Гудит город. Стучит моё сердце. Мама тихонько дышит в соседней комнате.

Я иду вниз. Наливаю себе шоколадного молока, делаю тостик. Восхитительный вкус. Выхожу на крыльцо, стою там, гляжу на улицу. Она пуста, только автомобили выстроились цепочкой вдоль обочины. И небо почти пустое — несколько облачков и пара птиц. Я вспоминаю сон, и на мгновение небо снова заполняется зверями, и все они валятся, валятся, валятся. Я потягиваю шоколадное молоко. Удивительный вкус. Я слушаю птиц, их рассветный хор. Наверно, так звучит глас Бога.

Иду к дереву, встаю под ним, обнимаю ствол. Дрозды пронзительно верещат, но скоро успокаиваются — они меня знают. Я закрываю глаза, вслушиваюсь — всё дальше, всё глубже. И наконец, слышу звук, которого ждала, крошечный и далёкий, словно из иного мира. Звук идёт из гнезда. Там пищат крошечные птенцы. Я улыбаюсь. И тут же различаю другой звук, тоже едва слышный, высокий, требовательный.

Плач младенца.

Внезапно на нашу улицу въезжает знакомая унылая машина. Унылый доктор вылезает из неё около дома мистера Майерса. Он ведёт себя ровно так же, как прежде, когда приезжал к самому мистеру Майерсу: окидывает улицу унылым взглядом, а потом открывает дверь и входит в дом. Потом на углу появляется медсестра — она спешит, почти бежит по улице и входит в тот же дом.

Я вслушиваюсь. Тишина. Только стук моего сердца, только писк птенцов, только гул города.

И тут за моей спиной возникает мама.

— Приехал врач мистера Майерса, — говорю я ей.

— Врач?

— Да. К ребёнку.

— Как ты можешь знать, что именно к ребёнку?

— И медсестра пришла.

— Ну, это обычная проверка, к младенцам часто ходят и врачи, и сёстры.

— Я слушала птенцов. И вдруг заплакал ребёнок.

В этот момент подъезжает другой автомобиль. В дом бежит ещё одна медсестра. Я закусываю губу. И слегка дрожу. Происходит что-то странное. Словно я сама только что родилась и впереди у меня приключение, трудное и опасное. Но тут я вспоминаю лицо доктора. И медсестры. И мама стоит нахмурившись.

— Ничего страшного, — говорит она. — Младенцу-то всего несколько дней от роду.

Пронзительно кричат дрозды. Я вижу, как вдоль ограды крадётся Шепоток. Я шиплю «брысь» и отгоняю его рукой — куда подальше. Он растворяется в тени под кустами. Только глаза мерцают из темноты.

Мама уводит меня на кухню. Мы едим тостики и пьём чай. Я то и дело подскакиваю к окну. Минул час. Больше часа. На пороге появляется первая медсестра, уходит. Я сообщаю маме. Теперь мы смотрим вместе. Появляется вторая медсестра, бросает взгляд на часы, трёт глаза, садится в машину, уезжает.

Но доктора не видно. Вообще никого не видно.

— Пойдём на улицу, — говорю я. — Оттуда слышно ребёнка. И сразу станет понятно, здорова она или нет.

— Она непременно будет здорова. Просто иногда человеку нелегко впрыгнуть в этот мир.

Из-под кустов, из чёрной тени возникает Шепоток — тянет ухо к гнезду. Я барабаню по стеклу. Скалю зубы, рычу. Кот оглядывается, видит меня, но решает, что я ему не помеха. Он снова крадётся к дереву.

Наконец выходит доктор. Он стоит у двери с отцом семейства, они пожимают друг другу руки. Доктор уныло смотрит вокруг и — уезжает.

— Слава богу! — Мама облегчённо вздыхает. — Значит, ничего страшного.

— Ничего, — отзываюсь я эхом.

И шиплю на Шепотка:

— Нет! Не смей туда! Нельзя!

Мама смотрит на часы.

— Я схожу сегодня к новым соседям, спрошу, не надо ли чем помочь.

Я сажусь у окна и веду карандаш на прогулку — по всей странице. Спустя пару часов я вижу, как мама идёт по улице к тому дому. И тут же возвращается.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

— Они чересчур… взволнованы. Впрочем, неудивительно. Зайду ещё раз, попозже.

Мальчик выходит на улицу. Кулаки сжаты. Глаза колючие. В руках мяч. Он принимается пинать его о каменную ограду. Но вскоре возвращается в дом.

— Мина, — говорит мама. — Ему нужен друг.

— Откуда ты знаешь?

— А поставь себя на его место…

Она выходит.

Я снова вывожу карандаш на прогулку. Пусть страница — это улица, а карандаш — это я, и я иду к двери мистера Майерса.

Тьфу ты, до чего глупо. Почему меня так колотит? Наверно, я слишком маленькая. Ведь я ни разу ещё не пробовала сама с кем-то подружиться.

Я делаю несколько глубоких-глубоких вдохов.

И начинаю писать:

Хватит ли у меня храбрости? Я представляю, как он сидит там, в доме. Угрюмый и неприветливый мальчик. Вот, допустим, он открывает дверь, смотрит на меня в упор и говорит: «Уходи». Зачем мальчику с футбольным мячом такой друг, как я?

Но я пишу, и храбрости прибавляется.

Может, он вовсе не угрюмый? Может, он мне обрадуется? Может, ему мало футбольного мяча и ему всё-таки нужен друг? Такой, как я.

Я встаю. Откладываю блокнот и карандаш. Выхожу за дверь. Иду по улице. Сердце бухает, точно молот. Воздух неподвижен — ни ветерка. И вдруг слышится окрик, и ещё… Наверно, мама то же самое услышала, когда ходила сюда, потому и вернулась. Кричат где-то за домом. Женский голос — сердитый и испуганный. Но я не отступаю. Я быстро дохожу до конца улицы и сворачиваю на тропку, которая тянется вдоль задних заборов. Вот и зады участка мистера Майерса: забор, калитка и древний полуразрушенный гараж. Вход в него заколочен: вместо широких ворот, которые давно сломались, прибито множество тяжёлых досок. У забора валяется прохудившееся мусорное ведро. Забраться совсем просто. Вот я сейчас встану на ведро, оттуда — перелезу на забор, посмотрю вниз и скажу: «Привет. Меня зовут Мина».

Женщина снова кричит:

— Не смей туда ходить! Понял?

Пальчик что-то бормочет. Что именно, я не слышу, но маму свою он рассердил ещё больше.

— Разве ты не понимаешь? Нам и без твоих глупостей есть о чём поволноваться! — кричит она. — В гараж ни ногой! Ты понял? Понял?

Голос у неё перепуганный и растерянный.

— Ни ногой!!! — повторяет она снова.

Всё стихает.

Я стою на тропинке совсем одна. Надо бы развернуться да пойти к маме, но стоять тут одной — почти приключение, хотя родной дом совсем близко и вокруг всё мирно и тихо. Только сердце моё громко стучит.

Но вот ещё звуки. Мальчик опять пинает мяч. Я прислоняюсь к гаражу и чувствую, как вздрагивают от ударов доски. Бах! Бабах! Бах! Мальчик сопит. Ему тяжело? Или грустно? Какой он? Как себя поведёт, если я всё-таки наберусь храбрости — когда я наберусь храбрости и с ним заговорю?

Через некоторое время снова слышится голос его мамы. Пойдёшь обедать? Нет, отвечает он. Не хочу! Голоса становятся тише, но ближе. Его мама немного успокоилась. Представляю, как она совсем рядом, за забором, гладит сына по голове, ерошит ему волосы, пытается объяснить, почему она так рассердилась. Да, она боится этого гаража. Всё дело в нём. Пожалуйста, держись от него подальше. Тут им звонят в дверь, и я слышу мамины торопливые шаги. Сейчас! — говорю я себе. — Сейчас!

Но я не двигаюсь с места. Давай же! Я убеждаю себя, но — стою как вкопанная. Слышен скрип двери, и опять тишина. В мяч он больше не играет. И вдруг голос его папы, вопль:

— Майкл! Майкл! Тебе сколько раз сказано?!

Майкл. Вот как его зовут. Но что толку?

Он снова не один, значит мне не подойти. Его папа бьёт кулаком в стену гаража, постройка сотрясается. И я слышу шаги — папа с сыном уходят в дом. Глупая Мина! Такую возможность упустила! Эх ты! Я жду, но мальчик не возвращается. Что ж… поплетусь назад, домой. Там я снова хватаю блокнот и карандаш.