Мне-то казалось, что я отлично справилась с заданием, тем более что времени дали совсем мало. Но они даже не дочитали моё творение до конца. Черепушка держала мой лист за уголок, точно он был пропитан ядом. И закатила знаменитую сцену — ну, помните, «безмозглая-мина-безумная-дебилка»? Когда она добралась до «позор-на-мою-голову», она уже брызгала слюной прямо мне в лицо. А меня вдруг потянуло погладить её по щеке. Ну как ещё человека утешить? Она была вся такая несчастная-разнесчастная. Мне ужасно хотелось сказать: «Да ладно, миссис Черпенс, не переживайте вы! Подумаешь, сочинение. Вы же от моей белиберды не умрёте? И вообще — почитайте, там кое-что очень здорово написано. И смешно. Ну не убивайтесь так, ей-богу! Другие-то хорошо написали. Вот у Саманты точно намного-много-много выше среднего».

Но я ни слова не могла Из себя выдавить. Просто пялилась на неё, и всё.

— Вы… — прошипела Черепунция мне в лицо.

— Мы? — Я очень удивилась.

— Вы, вы, барышня! Вы… непробиваемы!!!

— А нас надо пробить?

Тут уж она потащила мена к директору и вручила ему мою писанину. Он взял листок, точно послание с того света. Приподнял за краешек и скривился: то ли вонь почуял, то ли опасался чего-то очень-преочень опасного, заразного, ядовитого.

— Что… это? — произнёс он.

— Письменная работа, — ответила я.

— Письменная?

— Да, сэр. Она же написана.

— И что же тут, с твоего позволения, написано?

Он сверкнул очами. Заскрежетал зубами. Запыхтел. Ему действительно нужен ответ?

— Тут белиберда, сэр.

— ИМЕННО. БЕ-ЛИ-БЕР-ДА. ЛУЧШЕ НЕ СКАЖЕШЬ. ЦЕЛАЯ СТРАНИЦА. АБСОЛЮТНОЙ. ИДИОТСКОЙ. БЕЛИБЕРДЫ!

Я видела, что его так и подмывает выругаться, ввернуть какое-нибудь запретное словечко, как сделала миссис Черпенс. А меня так и подмывало сказать ему, что это нормально, что пусть — если ему от этого легче — обзывает меня, как хочет, даже покрепче[9]. Ведь я и на его голову позор. Так что пусть ругается — я выдержу, спорить не стану. Но я решила воздержаться. Просто сказала:

— Я согласна, сэр.

— Согласна? Ах, она согласна! Да что ты о себе возомнила? По какому праву?.. Кто ты такая?

— Не знаю, сэр. Самой интересно: кто я такая? И что я тут делаю?

Миссис Черпенс застонала. И ухватилась за край директорского стола.

— Издеваешься? — спросил директор.

— Нет, сэр.

Миссис Черпенс снова застонала.

— Дорин! — завопил директор. — Дорин, дайте-ка мне телефон её матери.

Из соседней комнаты появилась Дорин, секретарша директора.

— Да-да, мне нужно связаться с матерью вот этой барышни.

Я заикнулась было, что охотно скажу ему мамин номер, но он так на меня зыркнул, что я закрыла рот.

Дорин вышла и вернулась с номером телефона.

— Спасибо, Дорин, — сказал директор. — Пока больше ничего не требуется.

Он снял трубку. Набрал номер. Дозвонился до миссис МакКи насчёт её дочери. Сказал, что очень бы хотел, чтобы миссис МакКи заехала в школу. Безотлагательно, если возможно. Прямо сейчас.

— Нет, — произнёс он. — Она жива-здорова, миссис МакКи, но я хотел бы видеть вас лично.

Он положил трубку. И сказал:

— Она выезжает.

— Она быстро приедет, — заверила я директора. — Мы ведь живём совсем…

— Мы ЗНАЕМ, где вы живёте! — заорал директор. — В подсказках не нуждаемся, премного благодарны! Миссис Черпенс, может, воды? Вы что-то побледнели…

— Да, пожалуйста… Спасибо… — пролепетала Черепушка.

— И присядьте, миссис Черпенс. Дорин! Будьте любезны — стакан воды.

Дорин принесла воду. Они сидели. Я стояла. Мы ждали маму молча. Я разглядывала картину на стене. На ней было блюдо с фруктами, судя по виду — вкусными. Наверно, в плохие дни (вроде сегодняшнего) директор смотрит на эти фрукты и мечтает быть кем-то ещё, а не директором школы. Например, бананом. Или сливой. Или гроздью винограда. Я попыталась вообразить директора в виде винограда. Он был бы куда счастливее, ей-богу!

Прошло несколько минут. Дорин привела в директорский кабинет миссис МакКи.

— Спасибо, что приехали, — сказал директор.

— Не за что, — отозвалась миссис МакКи. Она смотрела на дочь. — Но что всё-таки случилось?

— Мы пригласили вас по очень серьёзному поводу, — сказал директор и протянул ей исписанный мною лист. — Могу я попросить вас прочитать… это?

Прекрасная миссис МакКи взяла у него лист. И прочитала. Кое-что — самые лучшие, избранные слова — даже вслух. Вдохнула. Улыбнулась. Покачала головой. Листок она держала бережно, как драгоценность.

— Сегодня, — произнёс директор, — была, возможно, самая важная письменная работа в этом учебном году. Возможно, даже самая важная за всё время учёбы в школе. А ваша дочь пишет ЭТО!

Миссис МакКи вздохнула.

— Мина, ну что нам с тобой делать? — спросила она.

— Не знаю, мам.

И тут она меня обняла, прямо в кабинете директора, на глазах у миссис Черпенс и самого директора.

— Миссис МакКи… — начал он.

Но мама его остановила.

— Не надо больше ничего говорить, — сказала она.

— То есть — вы сознаёте всю серьёзность ситуации? — спросил директор.

— Безусловно, — ответила миссис МакКи. — И вот что я думаю… Сейчас я забираю дочь домой. Некоторое время она школу посещать не будет. До свидания.

И мы вышли оттуда — из кабинета, по коридору, мимо классной комнаты, через главную дверь и школьный двор, за ворота — в мир.

Мы медленно шли домой сквозь солнечный свет. По пути остановились в парке. И съели там мороженое, такое восхитительное, что мы даже причмокивали. Потом мы посидели на скамейке около куста прекрасных алых роз. Мы наблюдали, как люди в белых костюмах играли в шары на красивой зелёной лужайке. Ударяясь друг о друга, коричневые шары глухо щёлкали. Люди в белом болтали и смеялись. Кто-то пел чудесную песню. Неподалёку маленький мальчик кубарем скатился с пригорка, засмеялся, вскочил на ноги, подбежал к своей маме, поцеловал её, снова залез на пригорок и — покатился по травке вниз. Солнце грело, и под ним было тепло и прекрасно. Небо — цвета райской синевы. Гудели пчёлы. Порхали бабочки. Собака гонялась за мячиком. Над нашими головами пролетела стая гусей. Лёгкий ветерок чуть колыхал верхушки деревьев.

— Какая аблаковысь! — сказала мама.

— Ага, — подхватила я. — И никаких школьнедоров!

Когда мы вернулись домой, мама прикрепила моё сочинение про ПСИЦЕСНАРКА на стену в кухне. И мы вместе им любовались. Это и в самом деле была самая главная моя работа за весь год. Теперь я — девочка, которая учится дома. И я этому очень-очень-очень-очень рада. Очень-преочень.

Мама меня обняла, и мы улыбнулись. Наши души стремились в аблаковысь.

Я сижу на дереве, а дрозды-то в гнезде отложили яйца! Целых три. Голубовато-зелёные с бурыми пятнышками. Невыразимо прекрасные! Я, как спустилась с крыльца, сразу поняла: что-то произошло. Птицы притихли. Сам воздух притих. Я залезла повыше, чтобы заглянуть в гнездо, и да, вот они, такие аккуратные, гладкие, и лежат так красиво в этом уютном гнёздышке. Голубовато-зелёные с бурыми пятнышками! В крапинку! Невыразимо прекрасные! Я чуть не заорала от восторга, но осеклась. Мало ли чего мне хочется? Да, я хочу подержать птиц в руках, погладить, похвалить, но с какой стати? И нужны ли им мои похвалы? Поэтому я просто провозгласила — не вслух, а про себя, но очень торжественно: МОЛОДЦЫ, ДРОЗДЫ! ВЫ ПОТРЯСАЮЩИЕ! ВЫ ТВОРЦЫ! ВЫ СОЗДАЛИ ТРИ НОВЫЕ ВСЕЛЕННЫЕ! Возможно, они и в самом деле меня услышали, ну и, разумеется, заметили. Протрргикали свои упреждалки: мол, всё хорошо, но не приближайся. Я послушно спустилась на нижнюю ветку, где они привыкли меня видеть. И дрозды перестали обращать на меня внимание. А меня аж распирало от радости. У нас скоро будут птенцы!